Современный румынский детектив

Что ж, я расплачиваюсь и пешком отправляюсь в соответствующий район. На бульваре полно народу, по большей части это женщины. Крупные учреждения в центре уже закончили работу, и толпы женщин, расписавшись в журналах, бегут по магазинам, чтобы, набив сумки, разойтись по домам, где их ждут злые от голода мужья, капризные, крикливые чада или, еще того хуже, тишина комнаты, обставленной с бескорыстным кокетством одиночества… Но это чуть позже, а сейчас город пульсирует мощно и таинственно, это пульсация трех часов пополудни, особая примета Бухареста, которую ни с чем не спутаешь и которую чувствуют только те, кто здесь живет. Вхожу в парк Чишмиджиу, лучащийся под солнцем последних прекрасных дней года, по аллеям гуляют стайки отобедавших поблизости студентов. Занятия только несколько дней как начались, в парке еще держится дух каникул, что напоминает мне, но только на миг, о Виорике Ибрахим и ее несостоявшемся звонке, затем я снова погружаюсь в созерцание пейзажа, который всегда действует на меня завораживающе, давая почувствовать себя молодым и, может быть, даже бессмертным.

После этого начинается рутина: поиск четырехэтажных домов — счастье, что их не так уж много в этой части города! — долгие и настойчивые звонки в двери незнакомых квартир, бесконечные объяснения с самыми разными мужскими и женскими типажами, которые с большим трудом постигают, чего я от них хочу. Некоторые смотрят на меня подозрительно, кое-кто без лишних церемоний захлопывает дверь у меня перед носом, некоторые, напротив, очень любезны и доброжелательны, но они переехали недавно и просто не могут знать, что было пятнадцать лет назад на чердаке их дома. Нет, я не сдаюсь, веду поиск дальше, я должен проследить до конца эту нить, которая, вполне возможно, никуда и не ведет.

Когда я наконец нахожу, что искал, мне кажется, что я проблуждал сутки, но, взглянув на часы, с удивлением отмечаю, что сейчас всего без четверти шесть. При виде управдома, сморщенного старичка, занимающего контору размером со спичечный коробок в полуподвале ветхого дома на Трансильванской улице, я сразу понимаю, что он даст мне желанный ответ. Так и происходит.

— Дан Сократе, художник?! — восклицает он. — Хе — хе! Здешнюю мастерскую он бросил, слава богу, пятнадцать лет назад!

— Знаю, — говорю я, пытаясь скрыть радостную дрожь, — просто мне надо уточнить, в вашем ли доме она была.

— В нашем, в нашем… на чердаке, мне из-за этого от пожарников проходу не было. Слава богу, он всего несколько месяцев тут прожил, а то бы я со штрафами не расквитался до конца жизни.

— А как он попал именно в ваш дом?

— Я это-то не помню… Кажется, у него здесь был знакомый. Сейчас посмотрим.

Он вытаскивает из стола потрепанную домовую книгу, задумчиво ее листает.

— Да — да, припоминаю… Николае Стаматеску… вот кто. Старый художник, жил в мансарде. Это он привел Дана Сократе и поселил его на чердаке. Николае Стаматеску, да — да… Можете сами взглянуть, он умер в декабре пятьдесят пятого, вскоре после того.

Николае Стаматеску! Не тот ли это гениальный маэстро, который угас в безвестности, без семьи и без друзей, никто не знает, где и как, подозревают даже, что от голода, а потом, всего через несколько лет, немногие уцелевшие его холсты обрели громкую славу, усиленную тайной, которая окутывала их автора. Об этом человеке написаны десятки исследований, те, кто не считал нужным замечать его при жизни или, самое большее, произносил его имя в подкрепление своих тезисов о гнилом декадентстве, сегодня хвастают, что с ним разговаривали, что были с ним знакомы! Не знаю, удастся ли мне разгадать в конце концов тайну смерти Дана Сократе, но как настоящий момент я невольно разгадал одну из загадок новейшей истории румынского искусства.

Я взволнован — и не хочу, чтобы управдом это заметил. Спрашиваю:

— Ателье Николае Стаматеску было на том же чердаке?

— Нет, там для двоих было бы тесновато, помещение небольшое, темное, одно окошко на потолке. Впрочем, старик тогда уже не работал, лежал в своей мансарде. Один раз я к нему поднялся попенять, что у меня скандалы с пожарниками из-за чердака. А он мне: "Господин Посмоджану, я скоро отдам богу душу, и я ничего не сделал на этом свете. Дайте мне хотя бы помочь этому мальчику, может, он что-то сделает. У него талант". Как сейчас вижу: лежит на грязном тюфяке, без простыни, в лице ни кровинки. Бедный господин Стаматеску! Имущества — никакого, только картины на стенах. Висели, пока их не раскупили кто сколько даст. Ерундовые, конечно, картины, заумные, но чтобы все-таки в такой нищете умереть… Я и господину Сократе этим летом то же сказал…

ВЫ этим летом говорили с Даном Сократе?