Современный самозванец [= Самозванец]

Они также не были покойны, что было заметно по постоянно лихорадочному настроению, но они, видимо, знали, когда и что произойдет, и с безошибочностью, вероятно, даже могли определить время, когда грянет всеми ожидаемый удар грома.

Обе они держались отдельно от остальных.

Как в момент приближающейся явной опасности на пароходе или поезде люди, за минуту не знакомые друг с другом или даже враждебно настроенные, вдруг чувствуют себя близкими и инстинктивно бросаются в объятия друг друга или, по крайней мере, жмутся друг к другу, ища друг в друге опоры и спасения.

Так было и в доме Селезневых.

Аркадий Семенович, Екатерина Николаевна и Сергей Аркадьевич вместе с Елизаветой Петровной Дубянской составляли именно эту тесно прижавшуюся друг к другу группу лиц перед надвигающейся чувствуемой в воздухе, висящей над головами грозой.

Это теплое, почти родственное отношение окружающих более всего, как казалось Дубянской, удерживало ее не покидать своего тяжелого поста.

Старик Селезнев и его сын за последнее время даже не говорили с Елизаветой Петровной о дочери и сестре, как бы боясь произнести ее имя, и лишь одна Екатерина Николаевна, все еще упрямо не оставлявшая мысли видеть свою дочь за старым графом Вельским, иногда спрашивала:

– Ну, что, пробовали вы повлиять на Любу?

– Увы, к сожалению, Любовь Аркадьевна так замкнута. Она смотрит на всех окружающих, как на врагов, а на меня в особенности… У ней, по-видимому, есть какое-то горе… Мне кажется, она кого-то полюбила…

– Да, знаю… Это все та же история с этим Долинским. И во всем виноват мой муж! У него страсть ко всяким плебеям… А что говорит она о графе Василии Сергеевиче? Я ведь просила вас почаще выставлять ей на вид все преимущества этого брака…

– Но ведь он так стар.

– Да… Но он принадлежит к родовитой аристократии! Вообще, я не хотела бы, чтобы вы мешали моим планам в этом направлении.

– Я к вашим услугам.

– Хорошо… Так постарайтесь же сегодня поговорить с Любой в моем духе… Понимаете? А завтра сообщите мне, что из этого выйдет…

Елизавета Петровна, исполняя свои обязанности, обыкновенно шла к Любовь Аркадьевне, но горничная Маша почти всякий раз придерживала дверь ее комнаты рукою и говорила, что барышня нездорова.

– Но меня прислала Екатерина Николаевна пригласить барышню кататься.

– Хорошо-с… Я доложу…

– Я думаю, это совершенно излишне…

– Нет-с, мне так приказано.

Через несколько времени на пороге полуотворенной двери появлялась сама Любовь Аркадьевна.

– Вас, вероятно, прислала мама толковать со мной о графе Василии Сергеевиче Вельском? – говорила она с презрительным смехом. – Так не трудитесь, мадемуазель Дубянская, я сама знаю, что делаю, а кататься я не пойду, потому что мне нездоровится и я хочу читать…

– Могу я зайти к вам вечером?

– Мне не хотелось бы, чтобы мне мешали.

Елизавета Петровна уходила со слезами на глазах. Ей было жаль молодую девушку и было обидно такое с ее стороны недоверие.

Такой или почти такой разговор произошел и в описываемый нами день – это было в одно из воскресений конца июля – когда Елизавета Петровна Дубянская собралась на дачу к Сиротининым и зашла к Любовь Аркадьевне предложить ей прокатиться перед поездкой.

Дубянская вышла одна из подъезда дома Селезневых, у которого стояла изящная коляска, запряженная парой кровных рысаков. Когда она уже садилась в экипаж, к ней подошел Иван Корнильевич Алфимов, шедший к Сергею Аркадьевичу.

– Вы уезжаете, как жаль… А Сергей Аркадьевич дома?

– Нет, его нет, он уехал с утра.

– В таком случае, позвольте мне проводить вас… Вы куда?

– В Лесной… К Сиротининым.

Лицо Ивана Корнильевича подернулось дымкой печали.

– Мне тоже надо в Лесной… Подвезите меня.

– Садитесь! – просто сказала Елизавета Петровна.

Он сел с нею, но сначала разговор не клеился – она казалась ему каким-то высшим существом, которое могла оскорбить речь о чем-либо земном. Но вдруг под влиянием какого-то неудержимого чувства Иван Корнильевич спросил:

– Вы презираете меня?

Дубянская посмотрела на него широко открытыми глазами.

– Вас?.. За что?

– До вас, вероятно, дошла история моей любви… Но теперь все кончено… эта девушка обманула меня.

– Я в первый раз слышу…

– Боже, мне кажется, что эта моя жизненная ошибка известна всем… Относительно же вас мне было бы очень больно, если бы вы были обо мне дурного мнения.

– Я и не думала быть о вас дурного мнения.

– Благодарю вас, благодарю… Ведь с тех пор, как я увидел вас, мне в душу заглянул какой-то свет добра и истины, и я поклялся, что сделаю все на свете, чтобы добиться вашего расположения, а быть может…

Он не договорил и остановился.

– Перестаньте… – начала она. – К числу человеческих добродетелей принадлежит и повиновение родителям, а вашего отца такое объяснение не порадовало бы… Лучше скажите, как вы проводите время?

– Очень однообразно… – отвечал он, поняв, что возвращаться тотчас к объяснению было бы бесполезно. – Сегодня, например, буду у барона Гемпеля… Там соберутся все наши…

– И Неелов?.. – спросила Дубянская под влиянием какой-то неопределенно мелькнувшей у ней в голове мысли.

– Нет, он отказался, потому что нездоров.