Современный сонник

— Нет, нет, не надо, — поспешно сказала она, а немного погодя добавила: — Спасибо. Зачем? У нас ведь спокойно.

Когда мы вышли на веранду, я загородил ей дорогу. Она толкнула меня в грудь с такой силой, что, едва успев коснуться лицом ее волос, я отлетел в сторону и стукнулся о дверь. Все стекла звякнули, мелко-мелко задрожав.

Она быстро пробежала мимо меня, и тут же щелкнула калитка. Я вышел в сад. По дорожке еще катились яблоки, которые она обронила. Я поднял одно, оно было влажное от росы.

— Ну и ну, — сказал я, дивясь самому себе.

Я отворил калитку и поискал глазами Юстину. Было темно. Над рекой поднимались нестройные, страстные голоса молящихся.

— Я вас убью, — вдруг я услышал ломающийся голос Ромуся.

Он стоял, держась за забор, и густо сплевывал сухими губами; это означало, что он находился в состоянии крайнего волнения.

— Чего вы к ней пристаете?

— Иди спать, Ромусь!

— Зачем вы сюда приехали? Из-за вас все началось.

Я вошел в сад, меня всего трясло. Ночь спускалась холодная, с заморозками.

— Я вас убью. Вот увидите.

Я швырнул яблоко, целясь по звуку его скулящего голоса. В уже сгустившемся мраке он услышал, как летит яблоко, и в последнюю минуту отскочил в сторону.

— Я все видел. Все знаю.

Я вошел в комнату и сел на кровать, всматриваясь в оконное стекло, которое, как я ждал, вот-вот разлетится от удара камнем. Но было тихо. Влажный холод вползал в комнату, подкрадывался к моим ногам, надоедливо щекотал их.

Я лег спать, хотя знал, что мне трудно будет уснуть. Я вызывал в памяти мирные, неподвижные пейзажи, запечатлевшиеся в нечастые спокойные минуты моей жизни, пока наконец в зыбком сне меня не начали обступать забытые лица из прошлого и обрывки событий, и тогда, истерически вскрикнув, я проснулся от быстрого биения сердца.

Где-то громко разговаривали, и мне казалось, что идет война, что стонет раненый человек.

— Регина, я тебе кое-что скажу! Впусти меня на минутку, Регина!

Ему через стенку отвечал приглушенный женский голос.

— Стыда у тебя нет, жалкий каплун. Убирайся от окна. Выродок проклятый.

— Регина, тише, ради бога, не то люди услышат. Я разнервничался, потому что я тебя, суку, люблю. Это все от любви. Впусти, увидишь.

— Нахал! Как ты смеешь близко подходить к женщинам.

— Регина, Регина, — ныл партизан, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь.

Но Регина больше не отзывалась. А он все стоял перед ее окном и беспомощно смахивал капли росы с кожаного потертого протеза.

Я лежал и ждал, когда же он уйдет. Но он не уходил и время от времени я слышал, как он вздыхает. Заснуть я не мог. Стоило мне подумать, что он унес куда-то в ночь свое отчаяние, и с облегчением смежить веки, как внезапно слышалось его хриплое дыхание и все начиналось сызнова.

Неподалеку от палаток стояли две огромные землечерпалки. Их длинные шеи вытянулись кверху, и казалось, что своими зубастыми пастями они пытаются достать желтые листья молодых дубков. Рядом высился холм из мешков с цементом.

Двое рабочих, подвернув штанины, сидели на берегу реки, возле воткнутых в землю удочек. Не отрываясь, смотрели они на поплавки, прорезавшие тонкие борозды в поблескивающем зеркале воды. Перед одной из палаток кто-то невидимый в густой предвечерней мгле играл на кларнете.

Один из рыбаков поднял удочку и вытащил леску из воды. Крючок был пустой, и с него стекали сверкавшие на свету капли. Насаживая новую приманку, он крикнул через реку:

— Эй, отец, есть тут у вас какой-нибудь магазин?

Я молчал.

— Где купить водку, не знаете?

Его товарищ, не глядя на меня, сказал с явным вызовом:

— Оставь его в покое, разве ты не видишь, что это за птица?

Рыбак тем не менее продолжал все в том же дружелюбном тоне:

— Папаша, вы что, онемели? Уши у вас паутиной затянуло?

— Не видишь, деревенщина темная, — громко добавил другой. — Вши у них мозги сожрали.

— Отец! — крикнул первый рыбак. — Поди-ка сюда, мы тебе кой-что покажем.

— Иди, иди, не бойся!

И тогда внезапно, движимый каким-то ребячливым озорством, я позволил себе двусмысленный жест, хорошо известный всем уличным мальчишкам.

Рабочие вскочили с земли с такой живостью, словно спешили за зарплатой, и лихорадочно принялись искать в прибрежных кустах камни.

— Ах ты паршивец! Глядите-ка, как он здорово разбирается в азбуке Морзе!

— А я тебя уверяю, что они нам тут не такое еще покажут. Я хорошо знаю этих огородников.

Один за другим пролетели над моей головой камни. Я пустился наутек через выгоревший луг, вслед мне неслись дружные проклятия.

— Гляди, гляди, как живо ногами работает. Никак у тебя кишка лопнула, дед!

— Подожди, мы до вас доберемся. Я тебя еще проучу, старый пакостник.

— Да он вовсе не такой дряхлый, посмотри, как перебирает копытами.

— Хорошо, что никто не видел. Старый хрыч, а такое себе позволяет…

Они долго еще возмущались нанесенным им оскорблением, но мало-помалу их голоса затихли в сумраке, сгущавшемся у реки. Я остановился у подножия холма, чтобы передохнуть после стремительного бега. Передо мной, наверху, стоял знакомый дом и красная рябина.