Современный сонник

В толпе, плывущей с правой стороны, ты выделил румяное лицо немецкого офицера. Он энергично вскидывал сверкающее пенсне, выпячивал грудь и смеялся, как жеребец: ха-ха-ха. С обеих сторон на нем повисли две немецкие сестры, две чистенькие Schwester в черных пелеринах; обе девицы смотрели на него, млея от молитвенного восторга, а он шел, расталкивая толпу, шумно фыркал носом и весело гоготал, как гусь.

Подогретая спиртом злоба дошла до высшей точки накала. С пронзительной ясностью ты теперь видел всю степень своего падения — бессильный человек с гипсовым ядром у ноги — и подлость прохожих, которых расталкивал чванливый немец. По движениям его губ, толстых и лоснящихся, ты угадывал все оскорбительные слова, которыми этот офицер унижал твоих соотечественников, рисуясь перед лазаретными квочками.

И тогда ты почувствовал, что наглого оккупанта следует немедленно и основательно проучить. Не раздумывая, ты сорвался со скамейки и вприпрыжку поспешил на улицу. И хотя перед глазами у тебя рябило от ярости, ты разыскал кичливого немца. Он прошел мимо тебя, и ты, неуклюже ковыляя, бросился за ним. Ты догонял его довольно долго, бесцеремонно расталкивая гуляющих, пока наконец не настиг его и не загородил ему дорогу.

Увидев тебя, он оторопел, остановился и полез в карман, вероятно, чтобы подать тебе милостыню. Но тебе показалось, что он нащупывает кобуру, поэтому, подпрыгнув на одной ноге, ты изо всей силы ударил его по лицу.

Сестры крикнули, одна очень тоненьким голосом, другая более грубым. Хрустальное пенсне упало на тротуар и покатилось между ногами прохожих. А ты увидел вокруг себя скованные ужасом лица, внезапно сам испугался и, не долго думая, кинулся в густую толпу, а потом в калитку парка.

Бурно дыша, ты бежал по тенистой аллейке. Страх постепенно исчез, тем более что ты не слышал за собой погони. Наконец, совершенно успокоившись, ты замедлил шаг и стал раздумывать, почему никто тебя не преследует.

Ты прикидывал в уме и так и сяк, взвешивал все до мельчайших подробностей, пока тебя вдруг не кольнула самая худшая, необычайно обидная мысль: ты понял, что поступок твой остался незамеченным, неоцененным, и в данный момент о нем, быть может, уже и забыли. Следовательно, ты понял, что ни моральный дух, ни физическая оболочка чванливого офицера, наглого оккупанта, не понесли никакого урона.

И ты молниеносно принял решение — дело надо исправить. По аллее, которая тянулась параллельно улице, ты изо всех сил заковылял на здоровой ноге в ту сторону, куда, по твоим предположениям, удалился немец.

Довольно скоро ты опять его увидел. Он шел величественно, выпятив грудь, хоть вид у него был чуточку смущенный. Быть может, именно поэтому он с особой горячностью в чем-то убеждал Schwester, а они ему поддакивали. Поправляя на носу запасное пенсне, он, видимо, объяснял своим подружкам, что его захватили врасплох: в самом деле, как мог он предвидеть, что в спокойной воскресной толпе жалкий калека выступит в роли нападающего. При этом он жестикулировал своими пухлыми ладонями, словно желая показать, как он поступил бы с таким нахалом, как проучил бы его.

Итак, через железную калитку ты снова вырвался на улицу и догонял его, прислушиваясь к наглому смеху этого самоуверенного самца, пока снова не загородил ему дорогу и не увидел, как он испугался: вылупил глаза и оскалил зубы, словно ему явилось привидение.

Ты со всего размаху дал ему три раза по морде с такой силой, что он лишь беспомощно заслонялся руками от следующего удара. Сестры истерически вскрикнули, и не успел ты оглянуться, как они схватили тебя под руки.

Воя, как старые волчицы, они волокли тебя посередине мостовой навстречу жандармскому патрулю, неторопливо шагавшему в нашу сторону.

Несколько дней спустя ты предстал перед военным судом пехотной дивизии. Товарищи по заключению на прощание осенили тебя крестным знамением, сожалея о твоей молодости, о твоих непрожитых годах.

Согласно уставу немецкой армии, за избиение офицера, не находящегося при исполнении служебных обязанностей, тебя приговорили всего лишь к тюремному заключению.

Через решетку импровизированной военной тюрьмы ты видел товарную станцию и огромные составы товарных вагонов, заполненных людьми, которых захватили во время облав и теперь везли в лагеря смерти.

Поздней осенью ты вышел на свободу и у первого же фонаря разбил гипс на ноге. Ты долго царапал белую, омертвевшую лодыжку, а потом неуклюже зашагал по направлению к предместью, откуда дорога вела до твоего поселка. Ты все еще не мог понять, почему оскорбление немца суд расценил как пустяковый проступок, почему к нему отнеслись без должного внимания. Вот и теперь, в то время как прохожие при виде крытых полицейских машин поспешно прятались в подворотнях, ты спокойно продолжал свой путь, охраняемый свидетельством военной тюрьмы, щедро снабженным великолепными печатями и подписями.