Современный сонник

За далекой полосой деревьев, из самой глубины Солецкой пущи, всплыло огромное белое облако, докрасна раскаленное по краям, а снизу выстланное свинцовой тенью. Оно увеличивалось, странно вращаясь, пока не приобрело форму головы с бородой и устами, разверстыми в крике. И казалось, вот сейчас из-за горизонта вынырнут тяжелые плечи, торс и все тело великана, который двигался в сторону долины.

Пани Мальвина вскрикнула и упала на колени. А вслед за ней среди воцарившегося молчания преклонили колени и все остальные. Кларнет умолк на половине незаконченной фразы, в тот же самый момент затих и монастырский колокол, отзвонив молитву за упокой.

Потом раздался неестественно высокий, пронзительный, как курлыканье журавля, голос пани Мальвины:

О боже, боже, услышь наши просьбы!
Ты, что еси мною, а я тобою есмь,
Ты, что дал мне начало,
Ты, что моим будешь пределом.

В этот странный предвечерний час песня, подхваченная многими голосами, заполнила долину гулкой мольбой.

А облако начало опадать, свиваясь в плотный клубок, обведенный синевою, а потом снова медленно погрузилось в застывшую пущу. Небо по-прежнему было пустое, пепельное, мерцающее искорками застоявшегося зноя.

Я наискосок прошел через лужайку. Трава хрустела под ногами, как припаленная шерсть. Совсем рядом нетерпеливо и резко шумела Сола. Я раздвинул голые кусты ольшаника: наполовину высохшая река петляла по узкому руслу между обкатанными гладкими камнями. Черные корни, очень похожие на ноги огромных пауков, осторожно погружались в бородатые водоросли.

На минуту я остановился. Еще не поздно было отступать, у меня еще была возможность изменить свое решение.

Но она, даже не повернувшись ко мне, сказала:

— Очень парит, верно?

Я видел ее спину. Юстина сидела на берегу, наклонившись над водой, и не сводила глаз с мелкого извилистого ручья — рукава Солы.

— Видели тучу? Может, наконец выпадет дождь.

Я опустился рядом с ней. Она по-прежнему не смотрела на меня. Сидела, подтянув ноги и упершись подбородком в колени.

— Река может совсем высохнуть?

— Не знаю. Сола, пожалуй, не высохнет.

— Я здесь сижу целый час. Мне кажется, что даже за это время воды стало меньше.

— Я вас искал в пустом доме.

— Вы меня искали?

— Да.

Она молчала, застыв в прежней позе, словно съежившись от холода.

— Вы замучили моего мужа. Он весь день пролежал в кровати.

— Мы разговаривали.

— О чем?

— О давнишних делах.

— Разве вы были знакомы?

Она повернула голову, исподлобья глядя на меня.

Я впервые заметил следы веснушек на висках, на ее тонкой коже больного ребенка.

— А вы как думаете?

— Ничего я не думаю. — Она пожала плечами. — Я допускаю, что это возможно.

— Он никогда вам не говорил, что мы уже когда-то встречались?

— Нет. Он со мной о таких делах не разговаривает. Отделывается шутками. На это он мастер.

На берегу лежал пласт песка, нанесенного в половодье. Я сгреб в горсть горячие песчинки.

— Все ждут не дождутся, чтобы я отсюда уехал.

Она тоже набрала сухого песка в свернутую трубочкой ладонь.

— Я все время думаю, почему вы это сделали, — сказала она, внимательно на меня поглядев.

— Что сделал?

— Вы ведь знаете. Я уже однажды спрашивала.

— Я попросту был болен. Отравление или что-то в этом роде.

— Вы не стесняйтесь. У каждого ведь может выдаться такая минута.

— У колдуний тоже?

Она печально улыбнулась. Из ее ладони быстро сыпался горячий песок.

— Какая я колдунья. Я сболтнула в шутку.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы были колдуньей.

— А если окажется, что это не так?

— Тогда я больше с вами не увижусь.

Теперь она размеренно качала головой, глядя на меня из-под сонно прижмуренных век.

— Хорошо. В таком случае постараюсь вас околдовать.

Пролетел жук. Майский жук. Мы прислушивались к его жужжанию, странно звучавшему среди оголенных, лишенных жизни кустов ольшаника.

— Видите ли, — вдруг сказала она, — я не знаю своих родителей. В сиротском доме, помню, что-то об этом говорили. Даже подозревали, будто я из немецкой семьи. Ну, знаете, из числа найденышей. Может быть, меня подобрали во время бегства немцев, хотя это маловероятно: я, наверное, родилась за несколько лет до их бегства. Вернее всего, партизаны где-то разбили немецкий транспорт, а в нем находились немецкие семьи, возвращавшиеся из России.

Я разглядывал ее темные волосы, в которых попадались рыжие, будто опаленные огнем, пряди, детский овал ее лица и старомодную ямочку на подбородке.

— Нет, это невозможно. Непохожи вы на немку.

Она качала головой в такт своим словам и смотрела на меня, я сказал бы, с вызывающим видом. Но я знал, что это только бессознательно усвоенная манера, своего рода кокетство.

— Как вы можете знать? Мне даже советовали обратиться в Красный Крест.

— Не делайте этого. Оставайтесь с нами.

— Останусь. Ну, конечно, останусь.

Теперь она загляделась на тоненькую струйку песка, вытекавшую из ее ладошки прямо на кустик чахлых незабудок, выросших на черноземе.

— Уж я знаю, что из-за вас у меня будут неприятности, — вдруг сказала она.

— Что вы говорите?

— Я правильно говорю.