Созданы для любви

«Возможности завтрашнего дня могут стать доступными уже сегодня, – вдохновлял голос за кадром. – Приезжайте в „Биотехн Медикал“, и будущее поможет вам. „Биотехн“ – это дочерняя компания „Гоголя“».

13

Хейзел заехала в дом и застала папу сидящим на диване между Дианой и еще одной куклой, тоже рыженькой.

– Стучаться надо! – крикнул он.

– Ты мог запереться, пап, – Хейзел остановилась, обернулась, незаметно достала пачку купюр из штанов и положила ее на кофейный столик. – У меня тут наличка. Хватит примерно на год аренды. Но у меня есть предложение получше: я забираю тебя в клинику Байрона. Спасибо, конечно, что ты пытался меня не волновать, и, если хочешь, мы можем не обсуждать эту тему. Можешь просто собрать вещи и сесть со мной в машину. Всю дорогу мы будем болтать о погоде, бейсболе или составлять подробный, пронумерованный список того, в чем я тебя разочаровала. О раке я не скажу ни слова. Я могу провести с тобой все дни от рассвета до заката или оставить тебя в покое, меня устроит любой вариант. Я буду приходить так часто или так редко, как ты скажешь. Можешь делать все, что захочешь.

– Конечно, могу, Хейзел. Это, черт возьми, моя жизнь!

Она смотрела на него, уютно устроившегося между Ди и второй куклой, и ее поразило, что выражения кукольных лиц оставались по-прежнему игривыми и беззаботными, несмотря на то, что при них обсуждали. Они как будто приехали в чужую страну, почти не зная местного языка, и неверно истолковали разговор как простую болтовню ни о чем или намеренно пытались поддержать праздничное настроение на вечеринке, хотя назревал конфликт.

Может быть, стоит поговорить об этом с Байроном. Гоголь, несомненно, мог бы создать секс-куклу, лицо которой изменялось бы в зависимости от того, что происходит вокруг. С другой стороны, идея все-таки была хуже некуда. К горлу подступила тошнота, когда Хейзел подумала, что люди захотят купить куклу, которая выглядит расстроенной, если на нее кричат, или куклу, которая может плакать.

– Согласна, жизнь твоя. Так, может, спасем ее?

Он сдвинул очки на кончик носа и прищурился, как обычно делал, когда был чем-то очень озадачен. Еще подростком, она называла это выражение лица «канцлер Крот». В этот момент отец напоминал подземное существо, которому пришлось выбраться на поверхность по служебным делам, чтобы заполнить какие-то документы от имени своего вида, хотя его отвращало все, что он видел при дневном свете.

– Поэтому я ничего и не говорил, Хейзел. Подозревал, что ты захочешь сдать меня в какую-нибудь безумную лабораторию. Я не хотел, чтобы ты принимала это близко к сердцу, малышка. Даже будь мы с тобой ближе, я не гнался бы за вечной жизнью. Продолжать лечение я не собираюсь.

– То, что с тобой делали – детский сад в сравнении с тем, что еще можно сделать. Нельзя просто так сдаться и помереть.

Он улыбнулся, и для Хейзел это было больнее всего на свете. Лучше бы он закричал, что это не ее дело или что он, скорее всего, заболел только потому, что переживал из-за всех ее косяков. Он мог бы даже сказать ей, что только после смерти сможет наконец отдохнуть от нее, неудачницы. Все что угодно, что сохранило бы дистанцию, не позволило сблизиться с этим грубым человеком, за которого она, несмотря ни на что, не могла не переживать.

Дистанция – их обоюдный выбор. Он мог идти своим путем, а она – своим. Но от его улыбки, которая сближала их, она не могла защититься.

– Мишка-малышка, – сказал он. Ее замутило. Когда он в последний раз так ее называл? – Если чего-то слишком много – это тоже пытка. Это кино я уже смотрел. Я знаю, чем все закончится, и мне неохота снова это переживать. Я надеялся, что в твоей жизни что-то поменяется до того, как мои дела будут совсем плохи. Я не знаю, сколько мне осталось, но я хотел пощадить тебя. Как ты узнала?

Хейзел подумала было соврать: она хотела, чтобы он поверил, будто она догадалась сама, благодаря своему собственному уму.

– Байрон. То есть его шлем для сна, который я надела. Он диагностирует болезни у тех, кто рядом с тобой.

Он снова сделал лицо канцлера Крота.

– Понимаешь, о чем я? Мое время пришло. Мир, который имел для меня смысл, ушел на пенсию.

– Не стоит прощаться с жизнью только потому, что кто-то изобрел этот дурацкий шлем. – Хейзел хотела понять причину, почему он отказывается от помощи, причину, которую она могла бы принять, но она так ничего и не добилась. – Это из-за мамы? Из-за того, что ты видел, как ее лечили?

– Из-за того, что с меня хватит. Я хочу провести те немногочисленные дни, которые мне остались, в моем собственном доме в окружении красивых женщин. Или их дубликатов. Без разницы. Я никогда не отличался требовательностью.

– Хорошо, – сказала Хейзел. Она медленно выдохнула. Несмотря на то, что это означало для его здоровья, она с трудом сдерживала улыбку. Как же велико было облегчение, что ей не нужно возвращаться в Центр. – Я здесь ради тебя. И буду с тобой до конца.

Ее отец покачал головой.