Он хотел умереть в уединении, но не совсем один, и Хейзел могла его понять – другие люди привносят свои собственные желания, потребности и печали туда, где и так слишком много чувств, – но остаться одному – слишком тяжело. Теперь с ними тремя у нее получилось то же самое: люди были рядом с ней, но и не были, ведь они входили либо в категорию «мертвых», либо «никогда не живших». Когда обезболивающие подействовали, ей стало казаться, что все это даже немного благородно. Как будто ее отец, будучи капитаном корабля для пенсионеров, решил, что тот должен затонуть, а вместе с ним и он сам, и все его творения, включая Хейзел, должны пойти ко дну. Она чувствовала себя так, как будто выполняла приказ и сознавалась в ошибках – она облажалась, и, видимо, стоило просто это признать. Его тело все еще было теплым, и глубокое эхо замедляющегося дыхания Хейзел, которое она слышала, прижавшись ухом к его груди, убаюкивало не хуже, чем могло бы его собственное сердцебиение. В его запахе была едкая резкость, которая напоминала о том, что все конечно: для нее было нормально уйти сейчас, потому что она растратила все запасы, включая кислород.
Она очень давно не валялась ни с кем в обнимку. Байрон вообще никогда не обнимался. Раньше, когда они еще занимались сексом, он скорее удерживал ее, чем обнимал, как родитель обхватывает ребенка перед прививкой, чтобы тот не дергался. Как будто должно произойти что-то плохое, и Байрон знал об этом, а она нет. Теперь понятно, в чем было дело.
Она вспомнила Ливера. Обхватить его руками было не совсем то же самое, что обниматься, – это было приятно, но он тоже был хладнокровным, хоть и не таким, как Байрон, и еще каким-то резиновым. Их объятия были больше похожи на то, как трутся друг о друга два сваренных вкрутую яйца, которые приплюснули друг к другу, закатывая банку.
Теперь Хейзел ощущала, как ее наполняет связующее тепло. Она знала, что дело в основном в наркотиках, которые вот-вот усыпят ее в последний раз, но она чувствовала, что неописуемо близка к своему отцу и бесконечно любима им – так, как никогда раньше. Может быть, общие гены их плоти обменивались ностальгическими байками, когда она к нему прижималась. Может быть, его мозг не был сентиментальным и не мог тепло попрощаться с ней, но его кожа и кости – могли.
Потребовались невероятные усилия, но Хейзел все же сумела поднять голову и снять маску с глаз, чтобы в последний раз взглянуть на отца в этой новой ауре родства, которая их окружила.
Но когда она сняла маску, она поняла, что все это время обнималась с Дианой. Между ее нижней губой и ключицей куклы протянулась тонкая струйка слюны; под этим углом Хейзел казалось, что она блестит и даже мерцает. Волосы Дианы уже не восстановились после инцидента в ванной, но одна из ее прядей показалась Хейзел уютным гнездышком, на которое можно положить отяжелевшую щеку. Она выглядела как голограмма другого, более доброго солнца. Как совершенно новая, безвредная форма огня, которую изобрели, чтобы младенцы с ней играли.
15
В любой другой день, сколько он себя помнил, идея записаться к Гоголю обратила бы Джаспера в бегство. Он до конца жизни подорвал бы основы своей анонимности, просто войдя в эти двери.
Он пришел, когда ему уже нечего было терять, готовый потратить все, что осталось от его сбережений. За дополнительную плату он смог записаться на прием в ближайшее доступное время – на следующий день – и всю ночь провел в дороге. Это была долгая, сбивающая с толку поездка. Несколько раз Джасперу казалось, что он заблудился. Фактически точка назначения находилась посреди поля и охранялась как крепость. По прибытии его проводили в зловещий беспилотный автомобиль, который отвез его к главному входу в основное здание.
Лечение, очевидно, будет дорогим. Недоступным для среднестатистического человека. Оператор объяснила, что они не раз организовывали сбор средств и благотворительные марафоны для помощи людям со средним уровнем дохода. Чего он ожидает от процедур?
Явно не того, что заставляет толпы людей выстроиться в очередь, чтобы пробежать пять километров.
Джаспер убедил ее, что оплатит все из своих сбережений. Оператор, ответственная за запись, сомневалась, стоит ли принимать его, когда первоначальное расследование показало, что у него нет материальных активов и трудовой книжки, но Джаспер заверил ее, что он готов заплатить за прием внушительную сумму по прибытии и внести предоплату за лечение наличными.
Здание, в котором располагалось диагностическое отделение, было как будто сделано из льда цвета стали. Его серебристая входная дверь казалась невероятно тонкой – как два сложенных вместе бритвенных лезвия. Входя, Джаспер не мог отделаться от ощущения, что его вот-вот разрежет на две части.
Его подозвала женщина, в руках у которой была папка с файлами:
– Мистер Кеспер? Идите за мной.