Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России

На этом месте, слушая Льва, я жестоко поперхнулся. Потому что с точки зрения журналистики утверждения «достаточно обязателен» и «в крайнем случае… в следующем номере» являются не просто взаимоисключающими, но взаимоуничтожающими. Профукать дедлайн, оставив редактора с дыркой на полосе, — худшее, что только может сделать сотрудник газеты! Тем не менее — «Антону всё прощалось».

В редакции Эдуарда Кузнецова Носик выполнял обязанности экономического обозревателя — быстро освоив это новое для себя предметное поле, которое, как уверял он потом в интервью, его старшие коллеги, интеллектуалы-писатели-диссиденты посчитали слишком «приземлённым». Большинство его материалов — это чёткие, хорошо структурированные новостные заметки и репортажи, в которых юный экономический обозреватель предстаёт не только хлёстким публицистом, но и последовательным сторонником принципа laissez-faire, т. е. политики невмешательства государства в экономику и наибольшего благоприятствования частной инициативе.

Как во всякой молодой редакции новой газеты, поймавшей кураж, обстановка в редакции «Времени» царила самая непринуждённая.

Корректором у нас была дочь писателя Эммануила Казакевича, Лариса Эммануиловна, — вспоминает Меламид. — Антоша всем текстам давал названия типа «Хуй 1», «Хуй 2», «Хуй 3», поэтому он кричал: «Лариса Эммануиловна, возьмите, пожалуйста, „Хуй 2“, я его прочитал». Она вся краснела ужасно. А потом прошло время — и она сама уже говорила своим голоском: «Антоша, я прочитала „Хуй 3“».

Впрочем, шутки Носика были не только такого рода. Так, вместе с Демьяном Кудрявцевым они выпустили несколько номеров газеты «Вымя» — «неофициальное юмористическое приложение к газете „Время“»[91].

Арсен Ревазов, беседуя со мной в огромном, с панорамными видами на Яузу, кабинете собственного рекламного агентства, вспомнил ещё одну колоритную историю того времени и того «Времени»:

Носик пишет некролог на смерть Фредди Меркьюри [24.11.1991]. Ну, хорошо. Некролог выходит длинный, на полосу А3.[92] Под 9 дней со дня смерти пишет опять же длинную полосу про Фредди Меркьюри, потому что это 9 дней со дня смерти Фредди Меркьюри. Ну и потом на 40 дней Носик пишет ещё одну огромную полосу про Фредди Меркьюри. И Меламид так грустно смотрит на эту третью полосу, которая должна появиться, и говорит: «Антон, а долго мы будем писать про дохлых пидорасов?» Это вся редакция до сих пор не может забыть…

Я бы не стал упоминать этот более чем сомнительный сейчас с точки зрения политкорректности случай, если бы не был уверен: интеллигентнейший выпускник мехмата МГУ, писатель Лев Меламид был так же далёк от ненависти к геям, как и от любви к группе «Queen». Просто в редакции царила такая атмосфера — без всяких табу и «неудобных тем».

И в этой раскованной творческой обстановке (воспроизводившейся потом во всех носиковских стартапах), ещё сдерживаемой в офисе твёрдым начальником, но бурно выплёскивающейся ежевечерними посиделками, переходящими в ночные загулы, 19 апреля 1991 года появился большой материал под названием «Всю жизнь — взаймы». Речь в нём идёт о том, что вновь прибывшим репатриантам отнюдь не следует брать машканту, ипотеку, — потому что, вопреки государственным посулам, она им крайне невыгодна.

Целиком этот текст сейчас можно прочитать в уже упоминавшейся книге Носика «Лытдыбр», заканчивается же статья так:

А главный получатель ипотечной ссуды 1991 года — новый репатриант из СССР — по-прежнему будет давиться в очереди к столу с табличкой «Машканта», надеясь не на абстракции вроде «абсолютного смещения эффективного банковского процента», а на совершенно конкретную вещь: на чудо. На день прощения и забвения всех долгов.