Созерцатель. Повести и приТчуды

Он поднял весь этот закутанный комок и понес в постель. Развернул одеяло и, смеясь, вытряхнул. Она юркнула под одеяло, быстро разделась, выкинула одежду и блаженно вытянулась. Посмотрела внимательно и пристально на портрет бородатого генерала, кивнула ему.

— Bonne nuit, grand-p re.

Иван проследил за ее взглядом: генерал улыбался едва заметно и томно.

— Он хранит мои сны, — сказала Алина и без всякого перехода предложила:

— Почему бы тебе не переспать с Сюзанной?

Иван поперхнулся от неожиданности.

— Что ты молчишь? — настаивала она, поглядывая на него и пытаясь поймать его взгляд. — Сюзанна даже очень и очень ничего. Грудь, живот, бедра. Все при всем.

— Откуда ты знаешь? — выдавил он из себя.

— Я была с ней в бане с бассейном. И попка у нее аппетитная.

— Прекрати.

— Подумай, Гранжан. Потом мне расскажешь.

Она помолчала, потом медленно стянула с себя одеяло до пупка.

— Смотри-ка, у меня выросла грудь, — она рассматривала себя. — Тебе нравится моя грудь?

— Я в восторге от этого, — пробурчал Иван, расстилая себе постель на топчане возле двери.

— Да ты не смотришь. А мне Сюзанна говорила, что у меня грудь, как у Дианы в полнолуние. Ну... может быть, и не совсем такая, но потом будет, как у Дианы... Слушай, а почему ты меня не соблазняешь? Это ж так красиво, — одинокая ночь, мужчина и девочка с прелестной грудью...

— Прекрати говорить глупости.

— Ах, Гранжан. Какой ты буржуазный! — она снова укрылась до подбородка. — Скажи, а бывают после вторичных половых признаков третичные?

— Бывают. Это когда все стирается, и не понять, кто есть кто и что есть что.

— Поцелуй меня на ночь, — сказала она. Он подошел и прикоснулся жесткими губами к ее лбу. В ее глазах копился затаенный, как признание, сон. — Сейчас, — проговорила она, погружаясь в забытье, — сейчас я поплыву... на серебряных... колокольных звонах...

— Бедный ты мой большевичок, — говорила горничная, выводя из гостиной в спальню Александра Вениаминовича, огрузневшего от выпитого.

Доктор, которого она только что выпроводила за дверь, пытался ущипнуть ее за грудь и всякий раз промахивался и, наконец, едва ворочая языком, проговорил:

— Золотко самоварное, вы сейчас ублажите хозяина...

— Без вас знаю, что мне делать, — сухо улыбалась горничная, — мне за все платят.

— И чу-удненько, — доктор покачивался, пытаясь ухватиться за дверной косяк, — у твоего хозяина... как результат вирусного дебилизма... есть проблемы не только в политике, но и в сексуальной сфере тоже... у него в спальне есть чудный прибор... мечта импотента...

— Всего доброго, — горничная решительно и твердо поворачивала доктора за плечи лицом к двери, — благодарим за внимание, приходите еще.

Она закрыла дверь и вернулась к хозяину.

— Вот так, потихоньку, — уговаривала она, придерживая хозяина за талию. Он шел с трудом: шаг вперед, два назад, принимался жестикулировать, но голову держал прямо и взгляд устремлял к неведомой цели и в словах не путался, и какую-то важную мысль хранил любовно, как личное оружие.

— Страх — это неопределенность, растянутая во времени, — говорил он. — Я так и объяснял этому мерзавцу. Страх — ежедневно возобновляемое отупление. Пигментные пятна души.

— Ну да, ну да, — ласково приговаривала горничная, подвигая его к спальне. — Небось, тайком целую упаковку умственных таблеток сжевал... Душеньку твою мы поскоблим, и никаких пятен не останется, — она протискивала грузное тело в дверной проем и побуждала к неразобраной постели с ярким малиновым покрывалом. — Сейчас мы тебя стриптизируем и покачаем, и поскачем.

— Ах, ты, моя всадница на волосатом коне, — он поворачивал голову, тяжело дыша коньяком. Покорно плюхнулся, помотал головой, удерживая внимание на предстоящем.

— Сегодня я слаб, — признался он, — мне тобой не овладеть. Тебе придется самой поработать.

— Конечно, большевичок, — она расстегивала его брючный ремень, — конечно слаб. Как всегда. Чем сильнее идея, тем слабее все остальное. Сейчас я тобой овладею. Раздену и оседлаю, — она с трудом стаскивала с него брюки. — И поскачем, и поскачем... вот так... разоблачили... теперь рубашечку...ты шею-то не напрягай, не бык ведь.

Покорный и голый, он распластался, раскинув ноги, на малиновом покрывале и смотрел, как горничная раздевается. Она с сомнением окинула взглядом признаки его мужского достоинства, потрогала, потрясла, пытаясь разбудить энергию, горестно поцокала. Признаки не были убедительными.

— Н-да, с таким прибором не навоюешься. Где твои доспехи?

Он слабо махнул рукой в сторону. Горничная выдвинула ящик письменного стола, отодвинула в сторону пистолет, заглянула внутрь, потянула красивую коробку, извлекла заграничный сексуальный прибор, похожий на зубоврачебный инструмент, приладила к признакам хозяина, неожиданно перекрестилась.

— Поехали, большевичок.

Александр Вениаминович, тупо храня любимую мысль, наблюдал, как отвислые груди женщины мотаются в такт движениям таза. Женщина была длинноногой и сухопарой, ее острые колени упирались ему в подмышки, но он терпел и дышал равномерно и глубоко, как на сеансе параллельного массажа.