Созерцатель. Повести и приТчуды

Через полчаса, утомленный и отчасти облагороженный физиологическим сеансом, он обрел некоторую светлоту глаз и улыбался привычно кривовато, как в своем обкоме, когда распекал подчиненных.

— Большевичок, — просила она с приличествующей ситуации фамильярностью, — мне бы талончиков на умственный коктейль.

— Для кого? — строго спросил с постели Александр Вениаминович. — Неужели для тебя?

— Брат у меня в райкоме работает, — она, заломив руки застегивала насисьник, — у него с головушкой непорядок. Тот же вирус, что и у тебя, — она натягивала платье через голову и продолжала из-под платья глухо, как из-под савана. — Какая напасть этот вирус. Он хоть на детей не передается?

— Ты что, ребенка захотела? — усмехнулся хозяин.

— От тебя, что ли? — усмешкой ответила она. — Просто детей жалко.

— И на детей передается. Через генетический код.

— И ничем его не преодолеть?

— Можно ослабить, но уничтожить пока невозможно.

— Так что насчет талонов, большевичок?

— Возьмешь у секретаря. Но не более десятка. Это очень дорогое удовольствие. У партии нет таких средств, чтобы оплачивать всем лечение...

В квартире у Симеоновского моста было оживленно и приподнято: союз сумасшедших принял решение, и теперь оставалось разработать план и привести его в движение. В результатах никто из них не сомневался. Их оставалось четверо, Амвросий отбыл в Сибирь помогать тамошним сумасшедшим разрабатывать стратегию вытеснения дебилизма антивируса Фрайберга, хотя, конечно, такая стратегия была лишь полумерой. Правда, ослабляемые историей обширные области заражения большевизмом сокращались, но, тем не менее, вирус, инфицированный в население с детских лет, с ясельного бытия и далее в школе, был еще очень силен. Но надежда на улучшение возрастала: как установил Филолект, синдром социального страха, сопровождающий инфекцию, убывал, и если прежде — на случайную выборку — этот синдром составлял два десятка «пуго» единиц социального страха, то теперь всего два-три «пуго». С устойчивой тенденцией к ослаблению. Кроме того — это уже была область интересов Николая Порфирьевича — появились первые признаки возрастания духовного потенциала среднего слоя общества, и сказывались эти признаки в нескольких новых идеях в философии, эстетике и химии. Николай Порфирьевич также проанализировал три сотни новых песен, вошедших в обиход и в звучание за минувшие три года, и тоже высказался за решительное признание признаков возрождения.

— Главное — это тенденция, господа, — говорил Николай Порфирьевич. — Тенденцию не прикроешь президентским указом, она все равно скажется и опровергнет любые правительственные установления.

Попивая кофе с «эклерами», нежным баловством общества, ждали Сюзанну. Она должна была вот-вот появиться с последними данными о состоянии эпидемии и новейшими методами ослабления инфекции. И когда она появилась, все внимание, не жадное, не торопливое, но пытливое, было обращено к ней. И она появилась, преображенная чем-то радостным: походка ее, прежде утиная, развалистая и замедленная, как протест суетливому ритму жизни, теперь была упругая, легкая, и лицо ее освещалось изнутри счастливым предчувствием опасности, и на лице поигрывала улыбка раскрытой тайны. Она распахнула портфель и сгрудила на стол кипу бумаг. Торжественно оглядела лица присутствующих.

— Не томи, милая, — попросил Филолект, — мы не в пьесе Гоголя.