Сожгите наши тела

Это произошло и с мамой. То же, что сейчас происходит с Тесс: беременность без зачатия. Мне отчаянно хотелось, чтобы между этими случаями не было никакой связи, но отрицать очевидное бессмысленно. Прошлое и настоящее происходят одновременно.

Я вглядываюсь в последнее предложение, в выведенные мамой буквы. Я. Это была я. Это меня она хотела защитить. Она оставила меня, хотя боялась того, что с ней произошло, и никогда об этом не просила. Хотя я была всего лишь тенью ее сестры. У нас не было отцов: ни у меня, ни у нее. Был только выбор.

И он в моих руках. Бабушка взвалила эту ношу на маму, сказала, что кто-то должен взять это на себя. Мама старалась как могла, но ей удалось сделать далеко не все. Эта ноша оказалась для нее слишком тяжела, и она передала ее мне. Велела поддерживать огонь и замкнулась в себе.

Я закрываю глаза. Представляю себя за столом на бабушкиной кухне. Представляю, как она построила свою семью на песке и, сложив руки, наблюдала, как она рассыпается. Я не стану повторять ее ошибок. Я поступлю иначе. Причины происходящего – они здесь, в Фэрхейвене. Ждут, когда я до них доберусь.

Соберись, Марго, говорю я себе. Пора домой.

Двадцать пять

Я добираюсь до фермы с последними лучами солнца. Фотография с мамой и Кэтрин лежит в кармане платья. На проезде пусто, так что я сажусь на заднее крыльцо и жду. Бабушка скоро вернется. Время тянется невыносимо медленно; я думаю о Джо и Кэтрин. Думаю о себе – девочке без отца. Девочке, которая появилась в животе матери сама по себе. Ребенок без твоего согласия? Больше того – без твоего ведома? Я бы тоже поехала на аборт. И не факт, что передумала бы.

Вдали ярко светятся окна Миллеров, и чем дольше я смотрю на них, тем сильнее у меня сжимается сердце. Это случилось с Тесс. Что бы ни было причиной, оно коснулось не только нашей семьи. Это беда не только Нильсенов.

До меня доносится скрежет, шум двигателя. Бабушка. Но она едет не по шоссе. Фары бьют мне в глаза со стороны дороги, ведущей от Миллеров вдоль окраины фермы. Нахмурившись, я поднимаюсь на ноги. Может быть, она завезла Тесс домой после приема. Или заехала, чтобы помочь ей поговорить с родителями. Может, она в кои-то веки сделала что-то хорошее.

Я жду. Пикап объезжает дом и останавливается на обычном месте, с торца. Двигатель глохнет, фары гаснут. Я слышу, как хлопает дверь и бабушка бормочет что-то себе под нос.

– Привет, – говорю я. В глубине души я надеюсь, что я ее напугала.

Пауза. Бабушка появляется из-за угла с туфлями в руке. В сумерках узор на ее платье кажется темнее. Я моргаю, привыкая к темноте.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– Ничего. Жду тебя.

Она проходит мимо меня, распахивает сетчатую дверь с такой силой, что та врезается в стену. Заходит в кухню и бросает туфли в углу. Я в замешательстве смотрю, как она склоняется над раковиной и моет руки в темноте, не включая свет. Я не отваживаюсь сделать это за нее. Если она не стала включать свет, значит, у нее были на то причины, а мне нужно расположить ее к себе, прежде чем начать задавать вопросы.

– Мы не станем обсуждать тот факт, что ты сбежала с приема бог знает куда, – произносит она, перекрикивая шум воды. Произносит так, словно мне следует быть за это благодарной, первой же фразой делает меня своей должницей. И хотя я это прекрасно понимаю, я с трудом подавляю прилив признательности.

– Как великодушно.

– Не ерничай, Марго.

Я игнорирую ее замечание.

– Тесс беременна. Так же, как мама была беременна мной. И ты это знаешь.

Она вытирается полотенцем для посуды, висящим на ручке духовки, и, скрестив руки на груди, поворачивается ко мне. Ее волосы чем-то испачканы на висках, но чем – без света не разглядеть.

– Ты начинаешь с неверной предпосылки.

На этот раз я не могу удержаться от смеха. Это какой-то цирк. Мы не на дебатах. Это моя жизнь, это происходит со мной, с погибшей девушкой и с Тесс, и я не позволю ей уходить от разговора.

– Что происходит, бабушка? – Я шагаю к ней. Руки сами сжимаются в кулаки, и каждая секунда последних дней подливает масла в огонь. – И что произошло тогда? С мамой? С Кэтрин?

– Это, – в ее голосе звучит предостережение, – не твоего ума дело.

– Как так? Почему? – До чего же я устала. Устала, что меня исключают из происходящего и одновременно втягивают. – Я нашла мамин дневник. Я знаю, что она сделала с Кэтрин. Я знаю, что у них не было отца и что у ребенка Тесс его тоже нет, и это ненормально. Так не бывает.

Бабушка отворачивается к раковине и снова начинает намыливать руки, тщательно вычищая что-то из-под ногтей. Меня охватывает до боли знакомое чувство. «Посмотри на меня, – говорит оно. – Сейчас же посмотри на меня».

– Все это началось здесь, – говорю я. – Все упирается в тебя. Тесс, мама и та девушка, про которую ты якобы ни черта не знаешь.

Она даже не вздрагивает. Просто берет полотенце и промокает пятно на подоле платья.

– Закроем эту тему. Так будет лучше.

– Почему? – Меня трясет от ярости. – Она ведь жила в этом доме. Я знаю, что жила.