Сожгите наши тела

– Ты слышала, что я сказала?

Но во мне больше не осталось терпения. Прямой, безнадежный вопрос рвется из меня, и я почти кричу:

– Это ты устроила пожар? Это ты ее убила?

Бабушка устало вздыхает. Поворачивается, тяжело опирается на стол, так и не выключив воду.

– Ты не понимаешь, что говоришь. Можно ли называть это убийством, если она не… – Она осекается, дергает плечом.

– Не что? – Не дочь. Не сестра. Но она жила в этом доме, и я видела отчет в морге. Зеркальное сердце, как у Кэтрин. И химикат в крови. – Что такое ридицин?

Она морщится, и даже в темноте мне видно удивление и страх на ее лице.

– Где ты про это услышала? – спрашивает она. Если я думала, что страх сделает ее хрупкой, как делает нас с мамой, я ошибалась. – Отвечай, Марго. Где?

Я вскидываю подбородок, расправляю плечи.

– От Коннорса. Он сказал, что это запрещенный химикат. Ты им пользовалась? – Я обвожу рукой бесплодные поля за окном. – Поэтому кукуруза стала такой?

Это слишком общий вопрос; я и сама не знаю толком, что имею в виду. Но я угадала. Я знаю, что угадала.

Бабушка долго смотрит на меня. В ее глазах не боль – нет, что-то старше, глубже. Наверное, они с мамой всегда видели во мне двоих: Марго и призрак той, что была до меня.

– Я живу со своими ошибками, – наконец говорит она негромко. – Как и Джо. Мы обе сделали все, что было в наших силах. И этого оказалось недостаточно. – Я растерянно смотрю, как она отцепляет от лифчика шпильку и собирает завитые волосы в пучок. – Некоторые вещи становятся только хуже, понимаешь, невеличка?

Прозвище хлещет меня, как пощечина.

– Прекрати, – говорю я. – Я не они.

– Неужели? – Она поддразнивает меня, но как-то устало. – Но ты здесь. Ты прогнала мать. Ты согласилась стать моей.

Она права. Я старалась изо всех сил. Хотела принадлежать если не маме, то хоть кому-нибудь.

– Я прогнала ее, потому что знала, что она сделала, – говорю я. Это неправда: тогда я еще не знала. Зато знаю сейчас.

– И что же?

– Она убила Кэтрин. – Эти слова даются мне удивительно легко. Какое облегчение произнести их вслух, позволить маме быть той, кто она есть. Перестать притворяться, что она могла бы любить меня так, как другие матери любят своих детей. Семнадцать лет она скрывалась от своего прошлого, и все это время я маячила у нее перед глазами. Я и мое лицо. Лицо Кэтрин. Как можно полюбить свой самый ужасный поступок?

– Да, – говорит бабушка с какой-то странной гордостью. – Убила. Так появилась ты. Кровь от крови Нильсенов.

– Нет. Нет, я не буду такой, как она. Не буду такой, как ты.

– Но ты уже такая же, как мы. – Она обводит меня рукой от головы до ног. – Ты поступила точно так же, как поступили мы. Поставила семью на первое место, как тебе и следовало поступить.

Она права. Я поставила Фэрхейвен превыше всего остального. Шагнула в его объятия, потому что никто больше не хотел меня обнимать. Но то, что я нужна Фэрхейвену, не делает его хорошим. Бабушка ничуть не лучше мамы. И то, что она стояла передо мной на коленях и называла своей, – всего лишь одна сторона медали.

Когда-нибудь, сказала я себе, мне придется остановиться. Возможно, этот момент настал.

– Ты права, – говорю я. Бабушка вскидывает брови. – Поставила. Но больше я этого делать не стану.

Я разворачиваюсь и выхожу на заднее крыльцо. Спускаюсь на траву. Бросаю взгляд за угол, на пикап с лопатой и ружьем в кузове. Я могла бы уехать к Тесс, но ключи наверняка у бабушки, к тому же я не умею водить на механике. Ничего, для меня это не препятствие.

Я ухожу. Я возьму Тесс, и мы пойдем в полицию. Мы расскажем все, что знаем, и тогда что-нибудь изменится. Впереди тянется пыльная дорога, и дом Миллеров кажется таким далеким, но я буду идти столько, сколько потребуется, лишь бы не возвращаться в Фэрхейвен.

– Марго!

Не надо. Не оборачивайся. Я ощущаю почти физическое желание вернуться, но заставляю себя идти дальше. Ты не обязана оставаться только потому, что кто-то этого хочет, твержу я себе.

– Марго, не уходи. – Бабушка догоняет меня. Странное, наверное, зрелище: она и я в вечерних платьях, окруженные искрящим облаком гнева.

– С чего бы? – Еще один шаг. Не останавливайся, Марго.

– Пожалуйста.

Это меня останавливает. Я слышу, как тяжело дается ей это слово. Слышу, как сильно она не хочет его произносить.

– Тебе не обязательно на меня смотреть, – продолжает она после паузы. – Просто послушай.

Я не трогаюсь с места. Слышу, как шуршит ее платье, когда она подходит ближе.

– Если оно коснулось Миллеров, – говорит бабушка, – значит, ситуация становится хуже. Я начала это, понимаешь? И я должна была положить этому конец.

Положить конец чему? Мне хочется спросить, но я знаю, что, если повернусь к ней, это будет означать поражение. Вместо этого я слегка оборачиваюсь и вижу только мягкие волны ее платья и протянутую ко мне ладонь.

– О чем ты говоришь? – наконец спрашиваю я. – Что ты хочешь остановить? Как?

– Я устраняю недоработки. – Это не ответ на мой вопрос, но ее голос вдруг сипнет, и мне это не нравится. Я хмурюсь.

– Какие еще недоработки?

– Тесс, – говорит она. – Я. – Прерывистый вздох. – Ты.