Сожгите наши тела

Но он не один. Из-за его тела виднеется подол полосатого платья Тесс. Ее бледная нога. Он закрывает ее собой, а она обвивает его шею руками, безвольно свесив кисти на рубашку.

Мертвы. Оба мертвы. Один выстрел, два трупа.

По крайней мере, они были вместе, думаю я и только тогда начинаю плакать.

Тесс. Тесс, которая нуждалась в моей помощи, которая сама помогала мне с такой готовностью просто потому, что могла. Это она должна стоять здесь, стоять в абрикосовой роще и прощаться со мной.

Как она могла? Как она могла прийти в этот дом и уничтожить его? Жизни, людей, реальные вещи в реальном мире – она взяла их, как шахматные фигурки с доски, и отбросила прочь.

– Простите, – говорю я им обоим. Этого недостаточно. И никогда не будет достаточно. Я не верну им времени, которого они заслуживали.

Но я могу – и должна – положить этому конец. Ради них. Ради себя. Я вспоминаю о зажигалке, которую нашла в тумбочке у кровати. Вспоминаю каждый день, проведенный в Калхуне, и свечу между мной и мамой.

Поддерживай огонь; огонь защитит тебя. Так она всегда говорила. Сколько раз она вдалбливала в меня эту истину.

И на сей раз я к ней прислушаюсь.

Двадцать восемь

Фэрхейвен спит. Свет на крыльце не горит, шторы на втором этаже задернуты.

Стараясь не шуметь, я поднимаюсь на крыльцо и проскальзываю в открытую дверь. Наверху играет по радио какая-то старая песня. Обычный тихий вечер в американской глубинке.

На кухне горит свет. Видимо, бабушка там. Ужинает. Что еще полагается делать после того, как расправилась с внучкой и соседями?

Я не останавливаюсь. Наверх, за зажигалкой. Фотография мамы и Кэтрин все еще лежит в кармане, и, поднимаясь по лестнице, я касаюсь ее пальцами. Она здесь, со мной. Они обе.

В комнате я на секунду замираю на пороге. Бросаю взгляд на Библию, которую считала тетиной. Эта книга способна рассказать о маме больше. Я в этом уверена. Но это не то, чем она хотела со мной поделиться. Я оставляю Библию на месте, отодвигаю тумбочку от стены, чтобы открыть ящик, и достаю зажигалку.

Что дальше? Мама подожгла рощу, но она наверняка понимала, что этим все не закончится. Она знала, что кто-то другой должен об этом позаботиться, отыскать корни и выкорчевать их.

Теперь это моя задача, и, чтобы выполнить ее, мне нужна бабушка. Я была бы счастлива никогда больше ее не видеть, но у нее есть информация, которая мне нужна. К тому же что она может мне сделать? Она стреляла в спину, замахивалась лопатой, пока я не видела. Что ж. Посмотрим, далеко ли ты сумеешь зайти, глядя мне в глаза.

Я спускаюсь на первый этаж. Я больше не таюсь. Вперед через холл, через порог кухни. Над плитой горит свет, в духовке греется запеканка. На столе недопитый стакан апельсинового сока. И ссутулившаяся фигура на стуле. Бабушка.

Я знала, что она здесь. И все-таки замираю как вкопанная.

Она выпрямляется, и желтый свет скользит по ее лицу.

– Марго, – говорит она низким, скрипучим голосом. – Вот уж не думала, что увижу тебя снова.

Я готова рассмеяться. Вместо этого я медленно прислоняюсь к дверному косяку. От запаха запеканки урчит в животе.

– Жизнь полна сюрпризов.

Секунду мы молча смотрим друг на друга – единственные Нильсены, выдержавшие эту бурю. Единственные, кому хватило сил.

– Голова болит? – вдруг спрашивает она, кивая на мой висок.

– Конечно, болит. – Я слишком устала, чтобы что-то предпринимать, и просто стою в дверях, чувствуя, как волосы пропитываются свежей кровью. – Ты ударила меня лопатой.

Бабушка фыркает.

– Видно, слабовато.

Она хотела меня убить. Так же, как убила Миллеров. Мне не верится, что эта женщина могла такое устроить. Как и я, она все еще в вечернем платье, заляпанном кровью. Сидит на кухне. Пьет апельсиновый сок.

Она набирает в грудь воздух, как будто собирается что-то сказать, но, передумав, только пожимает плечами.

– Нет, скажи, – говорю я. – Что?

– Ничего.

– Скажи.

– Я просто удивлена, что ты пришла, – говорит она. – На твоем месте, если бы я выжила, я бы постаралась сбежать.

У меня было много странных разговоров, но этот бьет все рекорды.

– У меня оставались дела. – Мне надоело довольствоваться жалкими крупицами информации. Я хочу знать все.

Я достаю из кармана фотографию, которую оставила мама, и подхожу к кухонному столу. Разворачиваю снимок, кладу между нами. Кэтрин в шортах и футболке, мама в платье, с выскобленным лицом. Взгляд бабушки смягчается, и она с нежностью проводит по фотографии пальцем, задержавшись на Кэтрин.

– Такие юные, – говорит она рассеянно, словно забыла о моем присутствии.

– Что с ними стало? – спрашиваю я. Хватит с меня деликатности. Хватит попыток сделать все правильно. – Что ты наделала?

Не сводя глаз со снимка, бабушка начинает говорить.

– Я унаследовала Фэрхейвен в двадцать один год.

Это не ответ на мой вопрос. Я едва сдерживаюсь, чтобы не перебить ее.