Сожители. Опыт кокетливого детектива

День выдался богатым на гостей, подумал я, отчего-то ничуть не удивившись. Сначала явилась фея по имени «Мася», теперь, вот, какой-то дядя угрожающе-собачьей наружности с инспекцией нарисовался. А далее, возникла следом мысль, он вынет из кармана складную бейсбольную биту и одним ударом завершит драму под названием «Моя жизнь». Только бил бы посильней, чтобы мне не мучаться инвалидом, как та идиотка в незабудковой песенке. Лучше бы по башке – хрясь, и раскололась бы она, как спелая дыня, и дозрело бы сознание до вкушения райских эмпирей.

В загробную жизнь я не верю, как не верю и в бога.

С той поры, как я признался себе в этом окончательно, жить мне стало проще: не на кого свалить вину за свои неудачи, а все мои победы – это мое собственное достижение, а не зов судьбы, не просветление, не посторонний промысел.

Я сам себе и бог, и венчик, и черт, и кочерга.

Одна беда – ритуальная часть у безбожия оставляет желать лучшего. Является, вот, чужой человек, с угрожающим «тэк-с» начинает обход твоего дома, а ты, следуя за ним, как хвост за собакой, ожидая удара неукротимой биты, даже не в состоянии должным образом оформить окончание своего – между прочим, во всякой мелочи неповторимого – бытия. Не знаешь ты, что говорить ни в расписанную цветами спортивную куртку, ни себе в майку – прямиком во взмокший от ужаса пупок.

Так я тяжеловесно думал, а незнакомец, тем временем, дернув носом, и впрямь, как собака на ветру, уверенно двинулся в кухню, где стол был еще не убран от предыдущих гостей: стояли там пара тарелок, пластиковый судок с утиными костями, и кружки с отстатками чая, и керамическая пепельница-свинья, полная окурков – моих, от обычных сигарет, и тоненьких обрубков со следами помады – это Мася постаралась, божественная дева, что явилась непонятно зачем и исчезла, как по велению этого… божьего промысла.

– Тэк-с, – сказал чужак, указывая на окурки, – чьи дела?

– Мои, – проблеял я.

– А за вранье ответишь, – он сделал еще один нырок головой и я скорей догадался, нежели почувствовал, что получил сильный удар поддых.

Но это была еще не драка.

Я не умею драться. Никогда не умел. Наверное, это что-то вроде дальтонизма. Одни не различают цветов, а другие не в состоянии ударить, как бы ни принуждала жизнь, сколько бы крови ни пришлось выплюнуть. Бывало, конечно, такое, что в отчаянии набрасываешься, вяло и жалко закидываешь руку, которую верней называть ручонкой, но получается не удар, а шлепок, оскорбление, а не достойный отпор, и вот не проходит и пары секунд, а ты уж валяешься на полу и безучастно смотришь, как пляшут вокруг тебя чьи-то ноги – они подскакивают, совершая движения, но ударов ты не чувствуешь, ты их еще не различаешь, наблюдая только замедленное кино.

Получив тычок от «Тэкса», я согнулся пополам, а затем рухнул на колени и стукнулся лбом об пол – наверное, также, как это делает отставной поп Семочка, в одеянии монаха собирающий у метро деньги себе на дозу.

Далее «Тэкс» должен бы тоже заплясать вокруг меня свой футбольный танец, как это много раз делали и до него. Но он только стоял, давая рассмотреть свои черные туфли – необычного фасона, на вид мягкие, как тапочки, но сохраняющие форму; без всяких украшений, но выглядящие богато декорированными. Странные туфли – они больше скрывали, чем описывали. Те, прежние исполнители спортивных танцев, носили что-нибудь совсем очевидное – армейские ботинки, замурзанные кроссовки, малобюджетную курносую красу из дурной кожи.

– Эй, – сказал он, – Ну… ты думай че базаришь….

Говорливостью особенной гость не отличался, да и агрессия его, как видно, имела пределы. Во всяком случае, биты в руках его не появилось (хотя зачем ему бита, если у него кулаки, как булавы?).

– Вы пришли, конечно, для того, чтобы со мной про Моцарта поговорить, – вставая, прокряхтел я. За язык меня никто не тянул, да и последствия могли бы быть плачевны, но себя не переделаешь. Если все плохо, то я всегда чувствую в себе неуемное желание хорошенько посмеяться.

Наверное, это неуемная страсть к виктимности. Храбрость загнанного в угол зайца.

Я подошел к раковине и, включив воду, поплескал себе на лицо. Гость, меж тем, прошелся по нашей блестящей кухне, криво отражаясь в полированном металле, подвигал чайник за носик, пароварку по пластиковой крышке постучал, пересчитал веселую мелочевку на выступе стальной вытяжки.

– А в холодильнике пиво, – сказал я, поняв почему-то, что незнакомец не убивать пришел, и не грабить.

– Не люблю, – сказал он и указал мне на мою же табуретку, мол, присаживайтесь, милчеловек, чувствуйте себя, как дома, в своем собственном доме, – Чё у вас? – сказал он, а сам оседлал другую табуретку, сцепив под ней свои щегольские туфли.

– А может это у вас что-то? – присев, вежливо спросил я. Брюхо еще не заболело, но вот-вот должно бы.

– Тэкс, – снова завел он свою грозную песню.

– Слушайте, вы уж определитесь, – выговорил я, подумав «наплевать», – Вы либо деретесь и я кричу «караул-убивают», или мы нормально разговариваем и расходимся.