Сожители: опыт кокетливого детектива

Я понял: у него истерика, обыкновенная истерика. У меня однажды было такое – мне было плохо, очень плохо, так плохо, что я хохотал только, кривлялся, как черт в аду. А он улыбается лирически, нежно, влюбленно. У него такой – акварельный – способ страдать.

– Зато все ясно, – сказал я, – Тоже хорошо. Правда лучше, чем ложь. Правда? – я в этом не был уверен, но ничто так не улучшает жизнь, как вовремя произнесенные общие места.

– Все с ног на голову. И то, и пятое, и десятое, – он погладил себя по затылку.

– Считай, что не с ног на голову, а наоборот, с головы на ноги.

– То есть мне ехать?

Точно дежавю.

Вот также – метро, у края платформы – стояли мы, я и он. Он в точности в этом тоне говорил со мной – нарезая меня своими словами на тонкие, пергаментной прозрачности пластики. Он хотел подтверждения, что все верно в его жизни: он встретится с любимой женщиной, он скажет ей, он….

А что потом?

Я понял: и «будь счастлива» он ей скажет, и «отпускаю», и красиво заломит руки, и не вылезет из носа его неуместная сопля, и не будет на лице его бурых пятен, не станет он, зацепившись за какое-то слово, повторять его снова и снова. Приличный, правильный – неестественный вплоть до последнего волоска в своей умеренно длинной черной челке. Полудохлый. Не зря я все время встречаюсь с ним в метро, в этом зеленоватом, призрачном, полумертвом свете.

– Поступай, как знаешь, – сказал я немного резковато.

– А я люблю, – произнес он, – Возьму и скажу: люблю, потому что имею право.

А она любит другого, мысленно возразил я, и имеет столько же прав.

– Слушай, мне пора. Мне еще увольняться сегодня, – я опять помахал руками, как крыльями, – Давай, в другой раз поговорим, хорошо? – я отступил, – Делай, что хочешь, твоя жизнь, тебе решать. М?

Отступил и он – темнеющий на глазах, по правде говоря, сейчас больше похожий на каменного истукана. Я б такого не полюбил. Нет в нем жизни. Права Манечка, жить с таким – не дышать, а ходить будто по музею. Так хорошо, так прелестно, прекрасно так, что хочется блевать.

– Если хочешь, – уже отворачиваясь, сказал я, – дай ей по морде. Она этого заслуживает, и сама это знает.

Он издал неопределенный звук, но узнавать его природу мне не хотелось. Я не ушел, а соскользнул – как соскальзывает капля воды по навощенной поверхности. И это чувство тоже было знакомо. Я чувствовал в теле приятную легкость – я свободен. Точнее – я освобожден. Совсем немного осталось.

Уволен.

Сергей Петрович Конев, главред экспертного журнала, человек вспыльчивый, импульсивный, исполнил мою просьбу немедленно.

– Что ж, – сказал он, – Не держу.

– До конца месяца я доработаю….

– Незачем, – он перевел взгляд с меня на экран своего компьютера, защелкал клавиатурой, – Всего доброго.

Я думал он будет кричать, как уже бывало. Или уговаривать, что тоже вполне в его репертуаре. Ледяного тона, внезапно отчужденного лица я не ожидал.

– Спасибо вам за терпение, – сказал я, мысленно договаривая, что незачем здесь человек, который статейки валяет без искры, а только по служебной необходимости, – До свидания!

Он кивнул, не глядя. Я ушел.

Увольнение – не развод, не разрыв, не расставание. Мы большую часть жизни проводим на работе, но сказать о ней можем куда меньше, чем о часах ночных, часах утренних и вечерних. И вот однажды мы изымаем себя из служебного пространства, а ничего не болит. Во всяком случае, не так, как бывает при расставаниях.

– И куда теперь? – спросил коллега, с которым я просидел рядом несколько лет, но сейчас, описывая эту сцену, ленюсь дать ему даже имя.

– Не знаю пока, – личных вещей у меня почти не было. Нужно было повыкидывать канцелярский хлам, удалить пару личных папок в компьютере и… все.

Все-таки на работе мы – не люди. Мы – ходячий список должностных обязанностей. Люди-функции, служебные и заменяемые. Разбираясь со своим барахлом на бывшем рабочем месте, я подумал, что мое место – у окна, чуть не самое лучшее во всем офисе – будет занято немедленно, я еще и на улицу выйти не успею, как начнутся споры – вон, как они все напряглись, будто спринтеры на старте.

– Финикеев! – окликнул я самого засаленного, – Об одном прошу. Пожалуйста, после мастурбации стульчак вытирать не забывай. Клозет служебный, не один ты им здесь пользуешься. Считай этой моим завещанием.

Теперь я точно мог убираться на все четыре стороны.

Уходя, я все не мог выкинуть из головы эту одну странность -она интересовала меня куда больше, чем испуг Финикеева и реготание бывших коллег. Сергей Петрович Конев, который все эти годы возился со мной, советовал и помогал, закрывал глаза на срывы и хвалил без нужды – он отпустил меня так, словно нанял вчера и случайно.

И такое я будто тоже однажды уже проживал. Когда? Почему?

Для чего?

Часть четвертая. Отягчающие обстоятельства

Любовь, конечно, но такая, что впору бежать за полицией.