Сожженная земля [СИ]

Она повернулась к нему спиной и решительно удалилась. Артан растерянно смотрел ей в затылок, чувствуя себя то ли последним негодяем, то ли просто идиотом. Чувство было крайне непривычно молодому магу и вызвало в нем целую гамму противоречивых реакций от «Да как она смеет?!» до «Что за болван мог так напортачить?!» Он и помыслить не мог, что его невинное, как ему показалось, поддразнивание, вызовет такую реакцию девушки.

Магу было досадно и неловко. Конечно, он не должен был нарушать границы леди Беделин и ковыряться в ее сознании. Это было не по правилам, а временный глава Академии в изгнании считал себя человеком правил. Но ведь это была лишь невинная шутка, он не хотел ничего дурного. Если бы он утаил вторжение от леди Беделин, а затем обратил полученную информацию против нее, это было бы преступлением. Но он сразу выдал себя, в надежде, что она оценит шутку. Она не оценила. И что ему теперь делать? Как загладить невольную вину?

Артан зарекся впредь дозволять себе рискованные шутки. Такое лишь милорду Кэрдану сходило с рук. А ему лучше воздерживаться от подобных провокаций. Да и к чужому личному пространству стоит относиться уважительнее. Оставалось придумать, как теперь наладить контакт с леди Беделин, как загладить проступок. Он привык к ее молчаливой поддержке и ненавязчивому присутствию. Девушка была для него незаметной, но надежной опорой. Маг не хотел лишаться ее. Особенно сейчас, когда жизнь в Айлене все больше напоминала клетку с крысами, которые от тесноты и бездействия медленно и неуклонно сходили с ума…

Глава 11. Столица. Измена

Когда Шемас рассказывал Калеме о нападении их дочери на малолетнего принца Хелсина Гелла, он поведал лишь часть случившегося. О том, что у Дарины открылись магические способности, капитан предпочел утаить. В Зандусе маги не пользовались почетом. Калема не обрадуется, что их дочь — магичка…

Шемас убедился, что поступил правильно. Когда он сказал, что Дара будет заниматься с оружием, Калема горько разрыдалась и никак не могла остановиться. Муж предполагал, что она испугается, но такого никак не ожидал. Что бы с ней стало, если бы он рассказал еще и о магическом даре дочери… Шемас гладил жену по голове, приговаривая:

— Кема, ласточка моя, не тревожься за Дару. Нам оказали великую честь. С малолетства она будет среди принцев. Она сможет пойти так далеко, что нам с тобой и не снилось.

Калема кое-как утихомирила слезы. Наконец она вымолвила:

— Я не тревожусь, Шаса. — Она называла его ласкательно на зандусский лад. — Я радуюсь за нашу дочурку… И скорблю о той доли, что ей суждена… Какая мать не мечтает о тихой да сытной жизни для дитяти? Бестревожной, беспечальной. Замужем за скромным мастеровым, либо фермером, с кучей детишек под боком. Только такая жизнь для нее заказана. Не стать ей женой и матерью. Этот принц… В нем ее спасение. Он показал иной путь. Ей будет ради чего жить. Будет чем заполнить пустоту, что породила моя кровь… Кровь бастарда.

Калема вновь заплакала. Шемас рухнул на колени перед ней и схватил за обе руки.

— Не смей так говорить, Кема… Как можешь ты винить себя, когда я, я один виновен. Ты моя безгрешная ласточка, мой ангел Создателя. Ты простила меня после всего, что я… Что я сотворил в Хамисе. На мне лежит грех. Ты чиста и невинна.

Женщина опустила руку на голову мужа и погрузила пальцы в его волосы.

— Шаса… Не поминай. Все прошло и забыто.

Шемас мотнул головой. Он содрогнулся от беззвучных, сдавленных рыданий.

— Не забыто… Я помню все, Кема. Прости меня… Прости, ласточка.

Она склонилась к нему, накрывая своим телом. Мужчина уткнулся в ее колени и сам зарыдал, еще горче и безутешнее, чем Калема.

* * *

Калема происходила из Хамиса — православского городка, захваченного одним из первых в зандусскую кампанию. Шемас был сержантом «человеческого» подразделения — в начале войны их было больше, чем «Медведей». Соотношение изменилось через два месяца войны. Память Шемаса то и дело возвращалась в тот постыдный вечер, когда Хамис пал. Опьяненные властью завоевателей, солдаты крушили городские улицы. А он, вместо того, чтобы остановить их, вместе с ними пил крепкое вино, бил стекла таверн, лавок, домов.

Только раз в нем шевельнулось смущение — один из его солдат выволок из чулана старика-зандуса и принялся пинать его. В Олбаре, откуда сержант был родом, стариков почитали. Проблеск сознания заглушили крики: «Эй, кто полез?! Сарджу первому!» И следом: «Сардж! Сардж! Гляньте, чего Стик надыбал! Вишь, как дрожит! Небось девственница! Ну-ка признавайся, кобылка, ты нетронутая? Идите сюда, сардж, мы ее для вас приберегли!»