Сожженный некролог

— Кристина очень гордилась своей "особенной" дочерью. Но это не было слепое преклонение перед ее красотой и способностями. Наоборот, она прекрасно понимала, что рассчитывать они должны только на себя, ждать помощи им неоткуда. "Кто мы такие обе? Забытые богом и людьми…" Мы изо всех сил старались переубедить ее, поддержать по-дружески, но она была такая ожесточенная… Готова была стучаться в любые двери, чтобы хоть чем-то облегчить Эмилии ее будущее — поступление в институт, например, а Эми ничего об этом не знала, иначе, с ее гордостью, они бы смертельно поссорились. Кристина наняла для Эми самых лучших учителей, тоже сколько унижений пришлось ей вынести ради этого…

— Мне не очень удобно, но я все же спрошу: она когда-нибудь просила у вас деньги взаймы?

— Никогда.

— Но вы, конечно, не могли не почувствовать, как ей трудно?

— Вы не знали ее! Сколько раз мы с мужем предлагали ей помощь! У нас есть кое-какие сбережения, нам ничего не стоило одолжить ей надолго, а может, мы бы и обратно-то не взяли. Но она всегда резко прекращала все разговоры о деньгах. Вообще у нее это стало чем-то вроде болезни: сама, сама, все сама, без всякой помощи! И все для того, чтобы когда-нибудь Эмилия сказала: "Я всем обязана своей матери". Разумеется, мы далеки от того, чтобы оправдывать ее поступок, в конце концов она сама загнала себя в этот тупик, сама довела себя до полной безысходности, и в этом ее главная вина… Но для нас она была и осталась честным человеком.

— Нам кажется, что она тогда была просто не в себе — рисковать свободой, добрым именем, работой… И хоть бы иметь надежду на какую-то благодарность! Вы знаете, что случилось дальше. Теперь, если она выйдет из тюрьмы, для кого, для чего ей жить?

Инженер разволновался, что с ним, видимо, не так уж часто случалось, вытер платком вспотевший лоб. Жена вопросительно взглянула на мужа, помялась — видно было, что ей хочется сказать нечто "запретное", о чем еще не было речи.

— Стамо, расскажем товарищу об Эмилии?

— Погоди, я не кончил… Ей не для кого жить, и она сама, наверно, думает, что уж лучше ей остаться там, в тюрьме. Вы знаете, она отказывается от свиданий с нами! Два раза мы с женой ездили в Сливен — она содержится в тамошней тюрьме — и оба раза возвращались ни с чем. Но может быть, если она получит амнистию и власти скажут: вот, мы даем тебе свободу, подумай о себе — может, это вернет ее к жизни, как вы думаете?

Интересно, что же Стаматова хотела мне сообщить о погибшей? И почему муж не поддержал ее, как обычно, а наоборот — помешал ей говорить? Неужели ему так уж важно было высказать до конца свою мысль? Нет, тут что-то другое. Скажу без бахвальства, у меня нюх на такие вещи. Мне показалось, что я стою на пороге какой-то невероятно важной тайны. Что ж, надо вооружиться терпением и попытаться помешать милому инженеру второй раз наложить эмбарго на то, о чем захочет сказать его жена. Но как повернуть разговор в нужное русло?

Я решил выяснить, что думают соседи о нервной системе Эмилии, не была ли она больна и не явилось ли это возможной причиной самоубийства. Стаматовы, так же, как и Ярослав -Длинные Уши, категорически отвергли эту мысль: "Ну, знаете, если мы будем видеть в каждом чувствительном и вспыльчивом человеке сумасшедшего…" Я рад был, но все-таки решил пойти до конца, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.

— Вы были очень дружны с Нелчиновыми, Кристина ничего от вас не скрывала, верно? Так вот, почему она довольно часто показывала девочку врачам? Что с ней, с Эми, было в детстве?

Стаматовы какое-то время сидели молча -им, видимо, очень не хотелось бросать тень на несчастное семейство, и оба обдумывали, как бы поделикатнее выразить простую, в сущности, мысль: Эмилия трудно переносила переходный возраст и созревание. Вдруг она переставала есть, или просила, умоляла, требовала, чтобы ей принесли какие-то особые конфеты, или начинала беспричинно злиться, плакать, или придумывала какие-то каверзы в школе. "Но скажите на милость, что в этом особенного? Каждая вторая девочка ведет себя так же". Врачи успокоили Кристину: все пройдет само собой. Так оно и вышло. Эмилия угомонилась, но характер у нее сложился своенравный, неровный — это уже не столько нервы, сколько особые черты ее личности.

Мы пустились в рассуждения о том, что даже самый откровенный человек таит глубоко в душе тайны, недоступные и самым близким людям. А Эмилия при всех ее капризах, фантазиях, выдумках была девушкой скрытной и впускала в свой мир даже тех, кого она любила, лишь до определенной черты. "Вы поглядели бы ей в глаза, какой это был омут, сколько всего там было намешано!…" Стаматовы даже не представляли себе, как охотно я соглашался с ними.