Созидая на краю рая (СИ)

Нет этого «потом», есть только «сейчас». Фраза, что «завтра может не наступить» самая правдивая из всех, которые я слышала за последние месяцы. Правда, мне и в страшном сне не могло присниться, что весь тот ужас, испытанный с сыном, я испытаю и с Ним тоже.

Это что, закон подлости?

Руки сжимаются в кулаки, а дыхание становится похожим на свист от подобных размышлений.

Вот и всё, что я могу выразить без слёз и рыданий.

– Доброе утро, – пытаюсь вложить в голос немного радости, шумно выдыхая, но откуда ей взяться, если я в непрерывном трауре? Если в голове у меня ничего кроме страшных мыслей?

Я знаю, что Он не ответит. Отвечали ли вам те, кто на грани жизни и смерти?

Не думаю.

– Сегодня пятница. Двадцатое марта две тысячи тринадцатого года, – это моя привычка. Я всегда называю дату, приходя сюда. Наверное, призрачно верю, что он слышит меня.

В ответ опять раздаётся тишина. Она настолько тяжёлая, что я не выдерживаю и делаю глубокий вдох, прежде чем сказать ещё кое-что. Я повторяю это бесконечно, чтобы он не забывал. Чтобы продолжал бороться, если вообще как-то можно вырваться из того места, где он сейчас.

– Я люблю тебя, Эдвард, – слова зависают в воздухе. Боль пронзает сердце новой стрелой. Но я терплю. Мужественно и долго.

Поджимаю губы, прикрываю глаза и стараюсь дышать как можно ровнее.

У меня нет слёз, чтобы хотя бы немного выпустить те страдания, которые таятся внутри, а что толку плакать без слёз? Это невозможно по определению.

Вдох-выдох.

Считаю их про себя, а сама смотрю на благородный профиль: прямой нос, красиво очерченные скулы, некогда ярко-красные, а теперь слегка розоватые губы и чересчур бледное лицо.

Нет, Эдвард всегда был бледным, но сейчас он совсем как полотно. Почти сливается с больничными простынями.

Некогда блестящие с золотым отливом бронзовые кудри разметались по подушке. Теперь они тусклые и совсем тёмные. Они, как и их владелец, сейчас далеко от этого мира. В своём потаённом уголке сознания.

– Представляешь, Тони потерял свою игрушку. Того кролика, что ты ему подарил. Никак не может найти. Очень расстроился, – шепчу я, пытаясь отвлечься от накатывающих воспоминаний. – Говорит, что ты знаешь, где он. Не скажешь нам?

Снова тишина.

И снова ком рыданий поднимается в моём горле.

– Ладно, мы найдём сами, главное, выздоравливай, родной, пожалуйста, – прошу тем же тоном, что когда-то меня просил он. Встаю и целую его лоб. Кожа слишком гладкая, непохожая на ту, что раньше.

Ещё секунду смотрю на сиреневые, почти прозрачные веки и представляю, как они открываются. Каждый раз, когда я просыпалась, именно так всё и происходило. Мне нравилось смотреть, как он спокойно спал. В те редкие ночи, когда его не мучили кошмары, я этим наслаждалась. А сейчас я ненавижу его сон. Мне очень страшно, больно и одиноко.

Теперь кошмары ему не снятся. Он спит, не просыпаясь.

Мне огромного труда стоит смотреть на него и не думать, что он больше не проснётся.

– Ты не можешь оставить меня, мой хороший, – легонько сжимаю его ладонь, стараясь не затронуть трубки на запястье. – Ты мне обещал. Помнишь?

Шумно сглатываю, когда глаза начинают болеть от пересыхания. Мне как никогда нужны слёзы, которых нет.

– Энтони очень скучает. Он хочет, чтобы ты поскорее вернулся и поиграл с ним, – вспоминая про слабость Эдварда перед просьбами малыша, произношу я.

Писк прибора становится для меня самым громким звуком в комнате. Больше ничего не слышно.

– Возвращайся к нам, – умоляю напоследок, наклоняясь к его губам. Они сухие, уже не такие как раньше. Впрочем, целовать их по-прежнему моё любимое занятие. Он это знает. Надеюсь, и чувствует тоже.

С этим поцелуем почему-то в моей голове появляется полный кавардак. Мысли, как в цветном калейдоскопе, начинают свой безумный танец, перенося меня на бесконечные просторы воспоминаний.

Я помню всё. Каждый вздох, каждый шаг, каждое слово.

Всё, что связано с Эдвардом Калленом известно мне лучше, чем кому-либо.

Наверное, это всё потому, что я безумно люблю его. И это безумство накрывает меня с головой, выуживая из дебрей мозга то, о чём полагалось бы не помнить вовсе.

Столько времени я боролась с желанием всё обдумать. Вспомнить всё до мелочей. Боялась, что мне будет слишком больно.

Но теперь я понимаю, что больнее уже не будет.

А может, что-то свыше подталкивает меня, наконец, исполнить своё заветное желание, обещая, что что-то изменится?

Не знаю.

Просто опускаюсь обратно на неудобное кресло, опускаю голову на Его кровать, прикладывая к губам Его ладони, и пускаюсь в воспоминания.

Приятные и нет. Мифические и настоящие. Страшные и весёлые. Трагические и романтичные.

Наши воспоминания.

Те, что позволили нам созидать собственный рай.

Этот чертов поток воспоминаний обрывается на самом тяжёлом. После ночи, когда Эдварда едва не застрелили, вспоминать нечего. Диагноз врачей – кома. Ничего кроме «ждать» я не слышала.

И я ждала.