Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Это и так, и не так. «Что пройдет, то будет мило», — писал поэт. Но, с другой стороны, люди тоскуют не только по прошедшей молодости, но и по реальным утратам. Даже самый скромно живущий человек вдохновляется мощью державы. Посмотрите, как американцы шумно гордятся своей страной. Не стесняются имперских амбиций. В девяностые годы мы испытали сильнейшее национальное унижение. Мы же стали марионеткой Штатов, имея президента, беспробудно работавшего с документами. Путин останется в истории уже потому, что вернул России суверенитет! Разве такое забывается? Сегодня советскую эпоху хулят за бесчисленные жертвы, которые неизбежны при любой революции. При царе-батюшке смертная казнь была редкостью. Но все гуманисты скопом царя не любили и хотели революции. И получили… Вообще, в отношении к прошлому у нас торжествует антиисторизм. Мы пытаемся смотреть на «Аврору» с яхты Абрамовича. Ничего не увидим и не поймем! Жертвы и лишения тех лет нельзя воспринимать в отрыве от суровых реалий времени. Для нас карточная система — кошмар, а вот для людей, переживших голод и войны, — норма, даже спасение. У нас, кстати, карточки отменили в сорок седьмом, а в Англии только в пятидесятые годы. Мы забыли, что многие десятилетия жить в СССР действительно становилось год от года лучше и веселей. Да, медленней, чем хотелось, но лучше… Причем всем, в разной степени, но всем. Я помню, как году в шестидесятом на весь Балакиревский переулок, где я рос, была одна личная машина — «Победа». А в восемьдесят седьмом году я уже не знал, где там припарковаться. Тот набор услуг, который предлагался в советское время, был скромным, даже сиротским, но стабильным и достаточным. Сейчас список удовольствий, которые ты можешь купить за деньги, феерический. Но тем обиднее, когда нет денег. Впрочем, я-то сам вписался в новые отношения. Но писатель все-таки отвечает не только за себя и свой ближний круг, а за весь, извините, народ. И я как писатель, а значит, и социальный наблюдатель, не могу не замечать, что недовольство людей растет, накапливается, зреют гроздья гнева. Созреют ли? Это зависит от адекватности власти…

— Это нам не грозит. А вот грозит ли нам революция?

— Вы никогда не играли в детстве с кузнечиками? Ты его тронул — он прыгнул. Еще тронул — еще прыгнул. Но на десятый раз он уже не прыгнет. Энергия прыжка иссякла, и ему потом надо будет долго ее накапливать. С народом то же самое. После таких «прыжков», какие мы совершили в девяносто первом и девяносто третьем, надо годами приходить в себя. И в это время с народом можно делать все что угодно. Он, как кузнечик, не прыгнет. Мы бездарно выплеснули огромную социальную энергию, которая пошла не на улучшение, а на ухудшение качества жизни общества. Я говорю в целом — мы же не будем с вами измерять качество жизни народа количеством яиц Фаберже у Вексельберга! Общество расколото на две неравные группы. Меньшая — те, кто выиграл от реформ девяностых, большая — те, кто проиграл. По-своему правы и те и эти. Но те, что проиграли, все-таки правее. Поясню мысль. У нас, к примеру, разрушена система оздоровительного и детского спорта. И у нас есть люди, сделавшие огромные состояния на нашей природной ренте: нефть, газ… Ладно, присвоили. Озолотились. Вложите в юный российский спорт, в детские секции! Нет, они будут тратить миллиарды, покупая импортные спортивные клубы, будут играть, как в солдатиков, в наемный футбол.

— Хорошо, а что мы приобрели после перестройки?

— Человек стал свободнее, но при этом менее защищен. Ему больше позволено, но и меньше гарантировано. Советский строй был по-своему патриархален: отец-режим и дети-граждане. Государство было строгим, но справедливым: совсем уж попусту редко кого трогали. О двадцатых и тридцатых годах, повторяю, мы не говорим, они подчиняются законам революционного времени. Не хотите террора — не доводите до революции. Однако если при советской власти тебя обидел начальник, куда ты мог обратиться?

— Куда угодно: профкомы, парткомы. А также если муж изменил.

— «Муж изменил» — традиция не советская, она гораздо древнее. Она пришла из патриархальной деревни, где изменой мужей, неверностью жен и пьянством занимался барин или сельский староста, к которому ходили жаловаться. Другой пример: газета. Помню, как при советской власти я с помощью «МК» помог нескольким хорошим, честным людям, попавшим в беду. Одной публикации было достаточно. А теперь вам скажут: идите в суд! А суд — дело долгое и дорогое, потому что слишком много зависит от квалификации адвоката. Да и законы у нас написаны будто специально для того, чтобы богатого вора от тюрьмы отмазать. Мы вот у себя в Литфонде судимся уже десять лет, хотя всем все очевидно, кто украл писательское имущество и сколько…