Созопольские рассказы

— Есть. Насчет масла сомнительно, но, пожалуй, хватит, — заявил Нако и тут же громко добавил: — Только ничего из этого не выйдет!

— Почему не выйдет?

— А вот так!

Запасник вскинул карабин.

— Пошли! — сурово сказал он. — И не трепаться!

Лаз безмолвно повиновался.

Димо, женщина и нелегальный помоложе спустились в кубрик. Их радушно встретил механик. Пожилой товарищ отстал, отвел в сторонку отпускника.

— Спасибо тебе, Христо, — тихо сказал он. — Спасибо от имени Центрального Комитета! — Он обнял запасника и взволнованно поцеловал.

К ним приблизился ефрейтор Ташо.

— Товарищ… — начал он и запнулся

— …Марек, — с улыбкой подсказал пожилой.

— Товарищ Марек, можно… и мне с вами? — робко спросил ефрейтор и смутился.

Марек задумался.

— Что скажет организация? — обратился он к Христо.

— Организация разрешает, — ответил сапожник. — Человек он верный. Малость непоседливый, но вы его там пообтешете! — и он засмеялся.

— В шхунах разбираешься? — спросил Марек.

— Я из Бургаса! — с легкой обидой сказал моряк.

— Поднимайся!

Запасник поспешно снял с себя матросскую форму и передал ее Димо, открыл сундучок — и снова превратился в сапожника. Поцеловал свой карабин и взволнованно сказал:

— Смотри, верни его!

— Непременно! — радостно усмехнулся молодой крестьянин.

Обороты мотора увеличились, Христо отдал концы, и шхуна медленно поплыла в ночь.

Христо в одиночестве стоял на пристани и махал рукой. Лицо его окаменело. Счастливцы, плывут в ту страну, где нет полиции, насилия и террора. Молодой сапожник с седыми волосами остался здесь, на родном берегу, у родного моря — во мраке варварского и жестокого безвременья. Что ж, он секретарь нелегального комитета партии…

Кто-то пробежал по деревянному причалу. Андрей!

— Ушли? — тревожно спросил он.

— Ушли!

Андрей разрыдался. Опоздал!.. А может быть, старший брат нарочно оставил его сторожить…

Оба стояли, молчаливые и сосредоточенные, пока огонек не угас в той точке, откуда начинался морской путь на Одессу.

Через двадцать два года после этого случая мы с Христо сидели в казино рыбачьего городка. Тихий пятидесятилетний человек с коричневым от загара благородным лицом и седыми, уже желтеющими волосами сдержанно улыбался.

— Такие-то дела, — сказал он и опять улыбнулся.

Над спокойным вечерним заливом поднималась низкая гора, будто нарисованная горизонтальными линиями на золотисто-красном грунте. Щедрое морское лето уходило. Дорого стоило оно, но прогуливающиеся по набережной курортники вряд ли подозревали его настоящую цену.

— На следующий день зверски пытали Андрея, но он не проронил ни слова. Уже после Девятого сентября я узнал, что Димо и Ташо вступили в Красную Армию и погибли в бою с японцами, — добавил Христо. — А товарищ с сильными руками, так крепко пожавший мне руку, оказался Георгием Дамяновым. Кто была женщина, я так и не знаю. Иногда я думаю, что она была русская и что звали ее, может быть, Наташей…

В расплывчатом закатном свете кружились буревестники. Они казались красными.

СТАРАЯ ШХУНА

Когда-то она была новой, сильной и стремительной. Ее хищные и дерзкие формы были созданы старым и добрым человеком, мечтавшим вернуться к себе в Геную.

Сейчас она неподвижно лежит на отмели у рыбачьего причала — полузатонувшая, с разбитой кормой, снесенными бортами, отломанным носом и треснувшими ребрами. Лежит, завалившись на правый бок, и ее перекосившаяся мачта беспомощно указывает на небо, как бы обвиняя его. Впрочем, она в то же время похожа и на руку, протянутую к городку с мольбой о пощаде.

Пощады нет.

В это ясное, исполненное покоя утро она умирает среди стоячей, гнилой воды, пропитывающей острым аптекарским запахом дрожащий от зноя воздух. В ее корпусе лениво плавают увальни-бычки, толстая водяная змея воровато прокрадывается через пробоину, и стайка серебряных рыбок мгновенно разлетается во все стороны, подобно сверкающим стрелам.

Старая шхуна безмолвна, как внезапно покинутый дом.

И никогда уже со старческой гордостью не поднимется она над волнами, ее пиратский форштевень не распластает их, и ванты ее не загудят ликующе под ветром.

И никогда уже старая шхуна не выйдет поздней порой в открытое море и за чертою горизонта не встретится с пестроцветными турецкими фелюгами, и никогда не бросит якорь в укромной скалистой бухте, и какие-то призраки вместо людей не будут молча сгружать с нее левантийскую контрабанду.

Одно лишь слово «никогда» и витает над мертвой шхуной.

А вчера еще она горделиво красовалась у южного причала, чураясь мирных рыболовецких суденышек и вызывающе устремив к небу высокую мачту. Поистине, в этой золотистой дымке, струящейся над взморьем, близкими дюнами и каменистыми холмами, она казалась немного усталой, но стоило снять швартовы с чугунных пушек, и она снова полетела бы под почерневшими от дождей парусами в синие просторы больших широт.