Созопольские рассказы

Когда Джито бывал на берегу, его порой охватывали приступы особенной слабости. «Очень у меня фантазия развинчена», — оправдывал он себя. Рыбаки же считали, что он просто боится выйти в море. Им было не под силу заглянуть ему в душу, отягощенную деревенскими предрассудками, и догадаться, что его переживания куда сложнее страха: в нем, вчерашнем крестьянине, происходили, тяжкие, мучительные сдвиги.

С течением времени Джито понял, что моряк испытывает страх не только на суше. Но потомственные рыбаки, к которым принадлежал и Паша́, умели не выдавать себя. И не потому, что это было вопросом чести, просто они не любили выставлять напоказ свои переживания. Рыбачий городок был маленький, все знали всё обо всех, и люди стремились к тому, чтобы хотя бы их душевный мир не сделался достоянием других.

Джито — «Малая Медведица» — был пришельцем, медленно осваивающим сложные городские отношения. Он переселился сюда из глухого горного селения двадцать лет тому назад, из них десять лет отняла единственная в городке парикмахерская. Однажды он вдруг заявил, что это ремесло — не мужское дело, и нанялся на близкий рудник. Три месяца спустя он приобрел лодку с мотором и, подобно многим местным жителям, начал вести двойственную жизнь — под землей и на море.

Паша́ мрачно сплюнул и с иезуитской ухмылкой произнес:

— Клац-клац…

Джито укоризненно взглянул на него. Рассердился было, но тут же остыл: он уже свыкся с городскими шуточками. В светлых, цвета резеды глазах лодочника; столь не идущих к его неотесанной медвежьей фигуре — до того они были женственны, — появилось выражение легкой грусти и понимания. Вчера вечером Паша́ пропил все свои деньги в компании каких-то курортников и вот теперь мучился без табаку и сгорал от нетерпения поскорее подсечь «пару рыбешок», которые позволят ему вечером в казино снова почувствовать себя равноправным членом общества. Он был добрый, сентиментальный пьянчужка — «правдоискатель», по своему невежеству не догадывавшийся, что, кроме правды, на этой земле есть и многое другое. Он был одинок — не имел ни дома, ни семьи, — а одиночество может вконец испортить и самого доброго человека.

Так думал Джито о своем обидчике. Хотя сам он старый, всеми признанный рыбак, это «клац-клац» вместе с кличкой Джито (так в горах Странджи называют медведей) останется за ним до конца жизни. Будто в этом мире не нужны парикмахерские и будто только он напоминает животное. Если к примеру взять Пашу́, так тот — вылитый угорь-заргана.

Так думал он — «Малая Медведица». А еще думал он о том, что сегодня Паша́ не отличается проницательностью: сегодня Джито не испытывает ни малейшего страха — только подавленность и нежелание делать лишние движения. Может быть, это от погоды, а может, и от усталости: он был в ночной смене и проспал лишь два часа.

Сейчас они сидят и ждут, когда подойдет курортник — молодой человек с чисто-синими невинными глазами, влюбленный в море. Джито сказал ему: «Будь точным, отчаливаем в два». А Паше́, пока они сидели тут, на пригорке у портового управления, он сказал, что запаздывать неприлично, но еще неприличнее — уйти, не дождавшись.

С назначенного срока прошло больше двух часов. Паше́ давно стало ясно, что Доско не придет и что Джито хочет растянуть время ожидания до тех пор, пока не станет поздно. Конечно, ставрида иногда лучше всего берет после заката, но это случается редко, и Джито не любит возвращаться затемно. Да и курортники к тому времени уходят с пристани, и рыбу приходится предлагать в казино, а Джито не любит обходить столики: это унижает его.

Паше́ снова захотелось курить. Когда у него кончался табак, его мучила жажда, он становился несчастным и злым. Но хуже всего было с гордостью, которая заставляла его поневоле терпеть и ждать, пока другой сам не догадается. Джито знал об этом и твердил про себя: «Так ему и надо!» Впрочем он почти сразу же пожалел Пашу́ и полез в карман за пачкой. Он не переносил людских страданий.

Паша́ медлительно, с достоинством, спустился к фонтану, напился, хотя пить ему и не хотелось, и возвратился на прежнее место. Джито ждал его с протянутой пачкой сигарет. Паша́ прикидывался что не видит ее, пока тот раздраженно не ткнул пачку ему под нос. Сохраняя вид нескрываемого превосходства, с той же царственной медлительностью, которая должна была означать: «Курить мне ничуточки не хочется, но раз ты настаиваешь — так и быть», Паша́ взял сигарету и сунул ее за ухо.

— Простофиля! — возмутился Джито.

Это всегда раздражало его.

— Ты прав, — с искренней улыбкой согласился тот, кого не случайно прозвали Пашо́й, и вставил сигарету в рот, хотя и собирался закурить попозже.

У причала застучал мотор шестой лодки — большой, грязно-белой, похожей на гондолу. В море выходили четверо всеми уважаемых стариков — лучшие в городке рыбаки.

Сам того не ожидая, Джито сказал:

— Тронулись, что ли?

Сострадание к Паше́ взяло в нем верх.