Созвездие Близнецов

— Тогда, Ляленька, двадцать пятого декабря, утром, мы пойдем подавать заявление. Чтобы жениться.

Ляля опустила голову. Помолчала. Потом Ляля голову подняла.

— Глупенький Коля, — сказала Ляля тихо и нежно, — это для меня будет подарок.

Когда они вышли на улицу, снег уже перестал. Неглубокий, ровный и белый, он лежал на дороге, газонах и тротуаре, аккуратно обнимая все неровности и выпуклости. Вдоль обеих линий протянулись в перспективе белыми кораллами деревья, перспектива кончалась Большим проспектом. И там, где кончалась перспектива, просияла сквозь белые ветки электрическая лампа, и от этого света деревья на углу казались зелеными. Коля и Ляля ушли в перспективу, оставляя следы на снегу.

4

В дверь постучали. Боган высунул из-под одеяла пегую голову и направил ухо на дверь. Прислушался.

— В такое время? Кто бы это мог быть?

Стук повторился. Боган тихонько соскользнул с кровати на пол, босиком по липким квадратам паркета подкрался к дверям. Присел под дверью, прислушался. В дверь стучали.

— Кто бы это?

Глаза привыкли к темноте. В окнах слабо мерцало.

«Ну да — на улице должны быть фонари и лунный свет», — подумал Боган.

Боган поднял руку и сказал:

— Видно.

Даже как будто фосфоресцирует рука. Да, вот растопырил пальцы — видно. Между пальцами призрачный блеск. Попытался сложить два пальца.

«Вот эти: безымянный и средний». Пальцы почему-то не складывались.

Боган поднялся и отошел на середину комнаты. Оглянулся. Фосфоресцировали вокруг предметы. Фосфоресцировали, но не складывались пальцы. В дверь колотили.

— Кто? — голос не слушался, пегие волосы шевелились и пальцы не складывались.

«Если сложу пальцы, тогда спасен, тогда он не сможет войти». —  Боган уже знал кто.

В дверь ломились. Боган изо всех сил сжимал пальцы, но пальцы не слушались, не складывались.

Гипнотически медленно стала открываться дверь. Волосы на голове шевелились, Боган даже слышал их шевеление, но ничего не мог сделать — он весь занемел. Дверь отворилась и оттуда, из темноты, из глубины, появился с синей бородкой призрачно-бледный Тербенев. С бледного лица неумолимо, неотвратимо смотрели глаза, черным огнем прожигали насквозь. Тербенев садистски, зловеще так улыбнулся — улыбка прошелестела. Он, может быть, был даже и не Тербенев, а какой-то оперный князь, ужасный злодей, интриган. Он сделал неслышный шаг вперед.

«Чего он хочет? Нет, это Тербенев».

— Козу! Сделай козу, Паша, — гробовым голосом сказал Тербенев.

— Что? — беззвучно прошептал Боган.

— Козу. Козу-у-у! Вот так, Паша.

И Тербенев торжественно, совсем ритуально сложил тонкие пальцы в козу. Боган с ужасом отступил. Тербенев, делая пальцами козу, поплыл к нему, черные глаза жгли. Боган попятился.

«Глаза-а-а! Глаза!»

Пегие волосы шевелились. Боган пригнулся, втягивая живот, но пальцы настигли, ткнулись Богану в бок и пошли вдоль и поперек циркульными ножками по телу, защекотали.

— Козу, козу-у-у! — пел Тербенев оперным княжеским голосом. —  Баду-баду-баду... Сделай козу, Паша. Еще никто не делал козу.

Боган отпрянул, хотел бежать, но тут он увидел, что из темноты на него смотрит множество глаз и все они жгут и все делают ему, Богану, козу. Страшно, отчаянно закричал Боган и в холодном поту проснулся.

Некоторое время он не дышал. Лежал неподвижно, пока не прояснилась в глазах невнятная лепнина на потолке. Тогда, высунув из-под ветхого одеяла маленькую ручку, сложил пальцы как надо и облегченно вздохнул.

—  У-уф! — вздохнул Боган. — Это только сон.

В дверь постучали. Боган слабым голосом отозвался:

— Кто там?

— Павел! — раздалось из-за двери дамским голосом. — Вам звонили из интерната. Просили позвонить.

— Хорошо, позвоню, — прохрипел Боган.

И —  погромче:

— Я им позвоню.

—  У-у-уф! — вздохнул Боган. — Это был только сон, — еще вздохнул. — Я буду бороться!

Приподняв пегую голову, маленькими глазками зашнырял по комнате. Убедившись в безопасности, откинул одеяло и на маленьких, босеньких ножках, на цыпочках подбежал к окну. Подозрительно оглядел улицу и сказал:

— Меня это не касается.

Отошел, пересек комнату, выглянул за дверь. После всех этих действий вышел на середину комнаты, остановился, поднес руку к глазам, и, сложив надлежащим образом пальцы, сказал:

— Буду бороться!

И надел штаны.

На него смотрело множество глаз.

Он вынул из громадного резного буфета хлеб, колбасу и кефир. Сделал бутерброд. С мрачным удовольствием смотрел на холсты — нет, глаза не жгли.