Созвездие Гончих Псов

Заремба встретил их на крыльце. Рот его с выбитыми во время французской борьбы зубами был черен и ласков, как у старого пса.

– А мы, знаете, – он сконфузился, – дожидаясь вас, уже выпили. Приятель у меня сидит, куплетист. Знакомьтесь.

Куплетист – желтый и жирный, с лицом скопца, – был одет в синюю матросскую робу. Он сломал через окно ветку мандарина с маленьким зеленым плодом и положил перед Нелидовой.

Нелидова перебирала темные листья мандарина, мяла их пальцами, – от рук шел лимонный запах. Изредка она подымала глаза и смотрела на Батурина и Зарембу, – они тихо беседовали.

Заремба расстегнул жилет, откидывал со лба мокрую прядь. Его большие серые глаза смотрели весело, хотя он и был явно смущен. Смущение его нарастало скачками. Он все порывался рассказать что-то Батурину, но останавливался на полуслове. Наконец рассказал.

Лицо Батурина осветилось легкой улыбкой.

– Послушайте, – Батурин говорил, казалось, одной Нелидовой. – Вот любопытная история. Жаль, что с нами нет Берга. Заремба подобрал на улице нищенку-курдянку. Он говорит, что эта курдянка спасла капитана (Батурин запнулся, – обо всем, что случилось с капитаном в Батуме, Нелидовой он не рассказал, рассказал лишь, что Пиррисона капитан разыскал в Тифлисе и в Тифлис нужно выехать возможно скорее). Одним словом, она живет здесь. Заремба хочет отдать ее в школу и сделать из нее человека.

– Молодая? – спросил Глан.

– Вроде как бы моя дочка, – ответил, смущаясь, Заремба. – Лет двадцать, а мне уже сорок два.

Он мучительно покраснел, – ему казалось, что никто не поверит, что вот он, крепкий мужчина, взял в дом молодую женщину и не живет с ней, а, наоборот, возится как с дочкой.

– Наглупил на старости, – пробормотал Заремба. – Скучно так жить без живого человека. Жаль мне ее. Теперь взял, лечу…

Заремба окончательно сбился и замолчал.

– А что было? – спросил Глан.

– Ну, знаете, обыкновенная болезнь, не страшная. Слава богу, что хоть так отделалась от чертовой матросни.

– Где же она? Почему вы ее прячете?

Голос Нелидовой прозвучал спокойно, без тени волнения. Заремба вышел и вернулся с курдянкой. Она кивнула всем головой, смутилась, села рядом с Нелидовой, погладила шелк ее платья на высоком колене, опустила глаза и почти не подымала их до ухода гостей.

Глан отгонял рукой дым папиросы и смотрел на нее. Ему казалось, что он осязает красоту, как до тех пор явственно осязал прикосновение к своему лицу теплого ветра, черной листвы, всей этой оглушившей его новизной и необычайностью ночи.

Куплетист решил разогнать общее смущение и тонким мальчишеским тенором спел свою новую песенку. Песенки эти он писал для эстрадных артистов. Артисты всегда его надували, – платили в рассрочку и недоплачивали.

На столе моем тетрадка
В сто один листок.
В той тетрадке есть закладка —
Беленький цветок.
Этот беленький цветочек
Мне всего милей:
Шепчет каждый лепесточек
О любви моей.

«Чем не Беранже?» – подумал Глан и оживился. Он носил в своей голове тысячи песенок, – бандитских, колыбельных, бульварных, песенок проституток и матросов, страдательные рязанские частушки и хасидские напевы. Он коллекционировал их в своем мозгу. Иногда, всегда к случаю, он очень удачно извлекал то одну, то другую, поражая слушателей то глупостью, то подлинной их наивной болью.

Вина пили мало, но оно легко ударило в голову. Батурину казалось, что это черное вино действует на него совсем не так, как другие вина. Неуловимые его настроения оно вдруг закрепило, – они ожили, крепко вошли в сознанье. От них в душе рождалась вот-вот готовая прорваться детская радость.

Курдянка гадала по руке Нелидовой. Нелидова наклоняла голову и смеялась. Вино сверкало в ее зрачках черным блеском, – она верила гаданью и стыдилась этого. Она медленно обрывала от ветки мандарина черные листья. На лице куплетиста Батурин заметил страданье. Он подошел и незаметно отнял у нее ветку. Она изумленно подняла глаза, улыбнулась, и в прозрачной глубине ее глаз Батурин увидел все то же, – эту ночь, взявшую их в плен стенами живой высокой листвы. Через окна проникал ровный и усталый ветер.

– Напомните мне, когда будете идти в город, – я расскажу вам одну историю, – сказал Батурин.

Нелидова кивнула головой.

Глан, Заремба и куплетист расплывались в табачном дыму воспоминаний. Долетали слова о Шанхае, тушинских коврах, ротационных машинах, табаке.

В город шли с куплетистом. Заремба и курдянка провожали их до порта. Шли длинной цепью, взявшись под руки. Опять море разбивало о песок сотни звездных шаров. Иллюминация догорала. Ветер приносил театральный запах пороха и потухших бенгальских огней.

– Я напоминаю вам, – сказала Нелидова. – Что вы хотели рассказать?

– Маленький сон, – ответил Батурин и рассказал ей о поезде и китайце со змеей. Нелидова слушала молча, потом легко пожала его руку и спросила тихо:

– Вы не болтаете? Может быть, вы выпили больше чем следует.