Созвездие Гончих Псов

Он спросил хозяина-турка. Турок вежливо ответил, глядя на Глана, как на беспомощного иностранца, что вряд ли сегодня отойдет поезд в Тифлис: такие ливни всегда размывают полотно. Хозяин провел Глана в заднюю комнату к телефону. Глан позвонил на вокзал, – ему ответили, что путь за Кобулетами размыт и движенье прекращено.

– Везет как утопленникам, – пробормотал Глан, но втайне подумал, что против ливня он ничего не имеет: «Пусть его лупит, – в Тифлис всегда успеем».

В чайной зажгли свет. С запада вместе с густыми и медленными тучами шла тьма. День приобрел сизый цвет пороха.

Вошел человек в клеенчатом плаще, принес с собой лужи, хриплый кашель. Он откинул капюшон, оглянулся и радостно крикнул:

– Ага, Берг, вот я где вас застукал!

Это был Левшин.

– Скотина вы, Берг, – сказал он, присаживаясь к столику. Запах дождя, исходивший от него, смешался с дымом крымских папирос. – Куда вы удрали? Сестра искала вас целый месяц, вся извелась.

– Зачем я ей? – буркнул Берг.

– Как зачем! Да хотя бы поглядеть на вас, какой вы есть человек. Я ушел в рейс, она мне наказала, – ищи, найди и привези в Одессу. Для пущей крепости даже письмо вам написала. Вот!

Левшин вытащил мятый конверт. Пока Берг читал, он рассказал Нелидовой, Батурину и Глану одесскую историю. Берг краснел и ерзал, папироса его ежесекундно тухла.

«Я вас не знаю, – писала Левшина. – Я смутно помню, как вы позвали меня в больнице. Письмо я пишу наугад, без адреса, без города, – в пространство. Я даже не знаю вашего имени. Приезжайте. Вы боитесь, что разыграется обычная история, – благодарности, слезы, растерянность. Ничего не будет. Я не буду ни благодарить вас, ни плакать, ни вообще разыгрывать мелодраму».

Берг скомкал письмо и засунул в карман.

– Ну что? – спросил Левшин.

– Ладно. Я приеду, но не сейчас. Из Москвы.

– Когда хотите.

В кофейной просидели до вечера. Хозяин принес им обед, – горячий, полный перца и пара. Вечером турки достали всем плащи, Нелидову закутали в бурку и кое-как, прячась под дырявыми навесами, добрались до гостиницы. На перекрестках Левшин (он был в высоких сапогах) переносил всех на руках через улицы, шумевшие, как горные реки.

В Батуме прожили два лишних дня. На третий день ливень прошел. К вечеру в стекла ударил влажный солнечный свет. Улицы зашумели. Глан предложил пойти к Левшину.

На пароходе пахло паром. В каюте у Левшина пили кофе, в никелированном чайнике умирал в пламени закат. Сусальным золотом были залеплены стекла. Пальмы на Приморском бульваре напоминали Африку, – они казались черными и неживыми на кумаче грубого заката. Белая толпа шумела в сырой зелени. Вымытые ливнем огни ходили столбами в воде, разламываясь и выпрямляясь в длинные дороги.

На следующий день уезжали. Заремба взял отпуск. Он упросился ехать вместе в Тифлис. Свайную свою хижину он оставил на попечение курдянки. На вокзале провожал Левшин, а после первого звонка пришел Фигатнер и сказал Зарембе мрачно:

– Смотри, они тебя обворуют, – подозрительные типы.

– Брось трепаться!

– Прошу со мной в таком тоне не разговаривать. – Фигатнер зло уставился на Зарембу. – Я двадцать пять лет честно работаю, как последний сукин сын, и ты передо мной щенок. Связался с какими-то типами и институткой.

– Кто это? – спросила Нелидова Зарембу.

– Репортер один, ненормальный. В каждом городе, знаете, есть свои чудаки, так это наш, батумский чудак. Черт его принес.

Фигатнер возвращался с вокзала на Барцхану, подозрительно поглядывая на встречных детей и собак, и бормотал:

– Скотина. С нищенкой связался. А еще партиец! «Сделаю из нее человека». Тьфу! – Фигатнер плюнул и оглянулся. – Обворует она тебя, как последнего идиота, туда тебе и дорога. Метранпаж, а тоже лезет в партию.

Фигатнер окончательно расстроился, зашел в духан и заказал стакан вина. Поданный стакан он злобно повертел, позвал хозяина и сказал, что все это – лавочка и сплошное безобразие: в прошлый раз давали большие стаканы, а сейчас черт его знает что – в микроскоп такой стакан и то не увидишь.

– Как сказал? Микроскопа? – повторил зловеще хозяин, схватил стакан, выплеснул вино на пол и, дико вращая глазами, закричал: – Нет больше вина, все вышло, уходи, пожалуйста, зачем ругаешься, совсем уходи!

Фигатнер вышел, твердо решив завтра же написать заметку о сволочуге-духанщике, – пусть знает, как издеваться над интеллигентным человеком.

– Азиат, – бормотал он. – Я тебе покажу швилишвили, ты у меня поплачешь.

В это время поезд уже прошел Чакву. Глан завалил купе мандаринами. Ему все здесь нравилось – и контролеры, кричавшие на пассажиров страшными голосами: «А ну, покажи билет», и черные поджарые свиньи, бегавшие по вагонам в Кобулетах, визжа и выпрашивая подачку, и бродячие музыканты, жарившие под говор горбоносых пассажиров все одну и ту же песенку:

Обидно, эх, досадно,
Да черт с тобой, да ладно!
Что в жизни так нескладно
Мы встретились с тобой.