Созвездие любви

– Например, иностранцы очень даже покупают.

– Танюш, они уже объелись нашими матрёшками и всякой всячиной.

– Спрос, конечно, падает, но, возможно, в перспективе что-то изменится.

– Милая девушка, за границей уже лет двадцать с помощью компьютера вырезают всё что угодно.

– Кроме богородской игрушки.

– Возможно, но речь даже не об этом. Намного лучше было бы работать на госпредприятии, когда отработал восемь часов спокойно и пошёл беззаботно домой.

– А творчество?

– Ты думаешь, что раньше не было творчества?

– Было, конечно, но посмотрите, сколько безликих однотипных зданий по всей стране.

– Не на что было красоту возводить после войны, хотя и во время её строили, но и дорогое строили, взять метро, к примеру, да ещё много шикарных зданий – красота!

– Слава богу, что не всё так плохо, но ведь стали лучше строить.

– Евроремонт что ли? Сомневаюсь. Я такого ненадёжного ремонта в жизни не видела. Раньше на века строили.

– Интересная у Вас, Елена Витальевна, логика.

– Да, Танюша. Сравнивая прошлое с сегодняшним, грустно наблюдать за моральным обликом людей. Грызутся из-за денег.

– Капитализм, ничего не поделаешь.

– Вот именно. А почему бы не взять всё хорошее из социализма и капитализма, а плохое отсеять?

– Это, Елена Витальевна, не ко мне. Президент пусть думает.

– Он придумает, ага. Как ободрать.

– Наверное, надо надеяться на лучшее.

– Я всю жизнь надеялась, трудилась, а как гляну на свою пенсию, такой пессимизм в душе и в кармане.

– У меня бизнес–леди по-соседству живёт, иногда немного общаемся с балкона на балкон, так всё критикует президента за маленькие пенсии, а когда я её попросила назвать среднюю зарплату на её предприятии, то мне недолго потребовалось времени, чтобы высчитать их будущую пенсию – копейки!

– Вот так! Языком болтать все могут. Сами нормальной зарплаты не дают, а пенсия хорошая откуда тогда возьмётся?

– Вот и пришли к тому, что денежки-то нужными бывают.

– Конечно, когда их хватает для нормальной человеческой жизни, а остальное – всё излишество.

– Иногда так хочется немножко излишества! – засмеялась Татьяна.

– И что с ним делать? – не унималась мама.

– Я, например, никогда на море не была.

– Это не излишество, я бы сказала – необходимость.

– А у меня две мечты – малюсенькая мастерская и море.

– И всё? – удивилась мама.

– Да. Ещё, конечно, детей родить, чтобы их учить резьбе и с ними поехать на море.

– А муж?

– Наверное, дети без мужа – не очень интересно.

– По себе знаю, – огорчённо призналась мама.

– Извините, я ведь ничего о Вас не знаю.

– Ничего страшного. Был муж из Франции, да сплыл куда-то.

Закурлыкал дверной звонок, прервав женскую беседу.

– Открою, – сказал я, поднявшись со стула, направляясь к входу.

– Странно. Кто бы это мог быть? – удивилась мама.

Подойдя к двери, я спросил, не глядя в глазок:

– Кто там?

– Сэ месье Маршаль? – послышалось оттуда.

– Уи, – ответил я, открывая.

Передо мной стоял седой смуглый мужчина в элегантном пальто с полосатым шарфом огромной длины вокруг шеи.

– Же… Ма пель Жиль Маршаль! – торжественно произнёс он.

Я подумал: «Лёгок на помине!»

– Сильвупле! – оставалось ответить мне вслух, показывая ему дорогу в квартиру.

– Кто там, сынок? – послышалось из зала.

– Ещё гости, мама.

Она вошла в прихожую и, это ужас, увидев перед собой вошедшего человека, сначала затряслась со слезами на глазах, затем начала падать в обмороке. Мон пэр мгновенно подхватил её, командуя мне:

– Вит, вит, сильтупле, – жестом у своего носа указывая на необходимость нашатырки.

Никогда не мог себе представить, что с мамой мог случиться обморок. Нашатырный спирт был найден, который сразу же помог ей очнуться, уложенной Жилем Маршалем в зале на диван.

– Тридцать три года! – были первые её слова.

– Мон анже! Мон ами! Жем тю! – тараторил он, целуя ей руки и лицо.

– Господи, где же ты был столько лет? Мон анже, – французский прозвучал у неё с немалым сарказмом.

– Элен! Сэ трэ бьен! Жо э бессиль! Миль пардон, мон ами!

– Очень ему хорошо, ишь! Дурак – это точно! Что мне теперь от твоего пардона, а? Ты что, по-русски разучился говорить? – отчитывала она его, словно нашкодившего кота.

– Я очень волнуюсь, Элен, – заговорил он вполне по-русски.

– Чего это ты вдруг заволновался?

– Боялся, что забыла, не впустишь, – небольшой акцент выдавал в нём француза.

Лежачее положение мама сменила на сидячее с помощью наших подоспевших многочисленных рук. Мы облегчённо присели на стулья.

– Леон, это твой отец, лёгок на помине, – сказала она мне.

– Я уже понял.

– Кэс кё сэ помине? Меня похоронили, Элен? – возмутился, только что появившийся в моей жизни, папа.

– Где-то три десятка лет прогулял, заявился, а, смотри-ка, уже претензии! – так же без снисхождения парировала мама.

– Я искал вас долго. Ма фамий, пардон, моя семья из Франции тоже вас искала. Ответы приходили, что мадам Лейкина Елена Витальевна не значится ни там, ни где. Адреса точного нет, трудно искать.

– Что ж ты писем не писал, когда я в общежитии жила.

– Я писал, возвращали. Оттуда в Люньон Совьетик не пропускали ничего даже через Францию из-за поддержки вами повстанцев.