Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра

– Я согласна, – громко повторила Саша. – Не надо больше ничего говорить… Но только… Только я хочу знать, что стало с Алешей. Скажите мне, что с ним! Пока я не узнаю этого – никуда не поеду, и вам придется волочь меня к своим актрискам силой!!!

Человек задумчиво пожевал сизоватыми губами.

– Барин служить пошел, – сказал он угрюмо. – В Выборг направился, корабельным капитаном вместе с государевым флотом. Фрегат «Святой Павел» ему поручили. А перед этим государь аудиенцию имел с Алексей Митричем. Там обо всем и порешили. И про тебя – государь лично распорядился, чтобы никакого зла тебе не причинять.

Она не знала, радоваться ей или плакать. Если этот человек в камзоле сказал правду, а у нее пока не было причин не верить ему, то Сашина судьба устраивалась гораздо счастливее, чем она сама того ожидала. Но – и эта мысль заслоняла собой все остальное – ведь Алексей бросил ее! Бросил! Уговорил государя пощадить увезенную когда-то крепостную девку и со спокойной душой ушел в какой-то Выборг!

– И видеться с Алексеем Епанчиным ты, девка, больше не будешь. Побаловались, и будя, – добавил тот, что казнил ее сейчас жестокими словами.

На самом деле им с Алексеем просто необыкновенно повезло. И прошло еще очень много времени, прежде чем молодые люди поняли это. Император, который принял Алексея Епанчина, отдавая должное его старинному роду, жестоко наказывал подданных и за менее серьезные проступки. У Петра Великого был взрывной и во многом вздорный характер.

По Москве и Петербургу то и дело прокатывалась волна взволнованных слухов: однажды Полубояров, слуга Петра, пожаловался ему, что его жена отказывается под предлогом зубной боли исполнять свои супружеские обязанности. Петр немедленно позвал Полубоярову и, несмотря на ее крики и вопли, собственноручно вырвал ей зуб.

Один из птенцов гнезда Петрова, Ягужинский, заявил Петру, что не хочет жить с женой, а хотел бы жениться на дочери канцлера Головкина. Желая унизить в лице Головкина старую аристократию, Петр объявил брак расторгнутым и велел заключить Ягужинскую в монастырь.

Когда адмирал Головкин сказал, что ему не нравится уксус, Петр схватил большой пузырек с уксусом и влил его содержимое в рот своему любимцу.

В другой раз восьмидесятилетний старик из известной фамилии, Матвей Дружинин, должен был согласно приказу участвовать в шествии, одетый чертом. Так как он отказался, то его по приказанию Петра схватили, совершенно раздели, надели ему на голову картонный колпак с рожками и в продолжение часа заставили сидеть на льду на Неве. Он схватил горячку и умер.

О нравах русского царя было хорошо известно и за границей. Увидев в копенгагенском музее мумию, Петр выразил желание купить ее для своей Кунсткамеры. Получив отказ, Петр вернулся в музей, оторвал у мумии нос, всячески изуродовал ее и сказал: «Теперь можете хранить».

И поэтому, когда Алексей, не посмевший ослушаться царя, отправлявшего его во главе одного из двухсот пятидесяти кораблей на блокаду Выборга, сумел умолить царя принять личное участие в судьбе какой-то крепостной девки – это показалось ему огромной удачей.

…И вот прошло три долгих года.

За все время не было и одного дня, когда бы Саша не думала о своем Алешеньке. Порой ей казалось, что она его ненавидит: ведь Алеша ее оставил! Порой – она долгими неделями пребывала в уверенности, что любимый помнит ее, знает и рано или поздно явится за нею…

Но вот она узнала, что Выборг, главная крепость проклятых шведов, взят – и Алексей Епанчин отличился в этом походе. О победе русского флота говорили все, даже в людской шли нескончаемые разговоры. Государь отличал Епанчина и давал ему новые и новые поручения, Алексей мотался из Азова в Воронеж, из Воронежа в Архангельск, из Архангельска в Петербург. Вся Россия видела молодого офицера Епанчина, и только Саша не получала о нем ни единой весточки!

Она даже не знала, помнит ли он ее. Но отчего-то верила – помнит. Думала о нем беспрестанно. И никак не могла разобраться в том, чего же больше было в этих думах: гордости за него или тоски.

И вот, спустя три долгих, долгих, долгих года, когда отчаяние готово было взять за горло, кучер одной из подвод, груженных театральным реквизитом, передал ей такую знакомую шкатулку!

– Возьми-ка… – шепнул он, поманив ее и наклонившись к самому ее уху. – Вот, возьми сундучок: ряженый какой-то передал, не знаю, кто он тебе – полюбовник, что ли? Бери и прячь. Если что – я не видел и не слышал!

– От кого? – прошептала Саша, прижимая к себе шкатулку, которую мужик сунул ей в руки. Девушки, занятые разбором платьев и нарядов, ничего не заметили.

Ей никто не ответил – мужик отвернул голову, ничем не выдавая того, что только что обменялся с нею несколькими словами.

* * *