Созвездие Овна, или Смерть в сто карат

– Если бы вы начали лечение, когда девочка еще только-только начала ходить, то к полутора годам она была бы абсолютно здорова, даже не хромала бы, – сказало Валентине ортопедическое светило. – При таком заболевании важен каждый месяц. Но и сейчас могу сказать, что вы еще не слишком опоздали: обратись вы к нам еще через год – и ребенок стал бы инвалидом.

Оленьке назначили лечение, предупредив, что девочке с этого дня запрещены любые подвижные игры: ее болезнь чревата опаснейшими травмами, в том числе вывихом бедра. Олю занесли в список детей, числившихся в группе повышенного риска. Ей навсегда стали противопоказаны все виды спорта, занятия танцами, Оленьке нельзя было прыгать, бегать – это двухлетнему-то ребенку! А в дальнейшем, как с нескрываемым сочувствием прогнозировали врачи, Оленькина дисплазия могла привести к разрушению бедренной кости, и тогда девочка навсегда останется прикованной к постели.

«И все из-за того, – исступленно твердила Валентина, – что врач районной поликлиники не заметил у Оленьки болезни тогда, когда все еще можно было исправить!..»

Теперь на Оленькины ножки надевали жесткие «стремена», и недавно еще такой веселый ребенок заходился в плаче, как только ее несли к кровати. Илье и Валентине приходилось каждый раз выдумывать очередную историю – уговорить ребенка лечь спать в ужасных колодках становилось все труднее.

– Днем Оленька была резвым зайчиком, а теперь она превращается в черепашку с коротенькими ножками, – говорила мама (папа, чтобы дочь не видела его слез, уходил в другую комнату). – Моя доченька поиграет в черепашку ночью, а утром мы снова превратим ее в зайчика…

После таких сказок девочка соглашалась, чтобы ей распяли ножки. Но ночью родители все равно просыпались от ее плача…

Визиты к врачам стали для семьи Нехорошевых таким же привычным и необходимым делом, как работа. Валентина никогда бы не доверила девочку никому другому, всю дорогу она держала ребенка на руках – и в автобусе, идущем в город, и дальше, по дороге в поликлинику, и на самом приеме. А Оленьке шел уже четвертый год, и Валину ношу, вопреки поговорке, нельзя было назвать легкой. И как-то раз после очередного визита к ортопеду Валентина сама слегла с острейшим приступом остеохондроза.

Боль в спине была настолько сильной, что Оленькина мама не могла даже подняться с кровати. А утром надо было снова везти ребенка на рентген. Тогда жена младшего брата Валиного мужа, заглянувшая в дом деверя проведать Оленьку, предложила Валентине свою помощь:

– Завтра я сама еду в городскую поликлинику, Пашке противодифтеритные прививки делать. Хочешь – ты лежи, а я и с Оленькой по всем кабинетам пробегусь… Что мне стоит? И не бойся ты, управлюсь я с ребятишками…

Сначала Валя отказалась наотрез – но к вечеру боль в спине стала настолько сильной, что женщина сама отправила Илью за Галиной.

– Ты только с рук ее не спускай, – попросила она, доставая пухлую уже папку с историей Оленькиной болезни. – Девочка резвая, крутится все время, извивается, норовит спрыгнуть…

– У меня не вырвется! – генеральским басом пообещала Галина.

Наутро она, взяв на руки Оленьку и строго приказав четырехлетнему Пашке не отпускать материнского подола, направилась к автобусной остановке. Девочка капризничала и не хотела ехать с тетей Галей – ее пришлось долго уговаривать, обещать вечером устроить для послушной Оленьки кукольный спектакль. Валентина подождала, пока Галя с детишками скроется за поворотом, и, растирая поясницу, побрела обратно в дом.

А через несколько часов женщина узнала, что у нее больше нет дочери…

Галю с Оленькой на руках сшиб пьяный водитель – грузовик вынырнул из-за тихого секунду назад поворота, налетел на женщину и скрылся в лабиринте городских улиц. Ошалевший от скрежета Пашка успел метнуться назад, на тротуар, а его мать, по-прежнему прижимая к себе Оленьку, не сумев удержаться на ногах, рухнула вперед, головой прямо под колеса груженой фуры.

Хоронили их в закрытых гробах.

* * *

– Вот. Об этом все у нас помнят, хотя прошло уже двенадцать лет. Валентина, конечно, с тех пор стала словно бы не в себе: ходит, молчит, ни с кем почти не разговаривает. Пашку видеть не может – он ведь всего на год старше Оленьки, сейчас ему шестнадцать, и Валиной дочке почти столько же было бы… Но не только это. Валю вообще психиатру какому-то показать бы надо. Я-то у них в доме не бываю почти, а Ваня рассказывал: жена брата часами сидит на кровати, кашляет (с легкими у нее что-то) и Оленькины игрушки гладит… Разговаривает с ними… Поставит какую-нибудь на видное место и говорит. А то и петь начинает. Колыбельные…

Я поежилась, вспомнив увиденный в буфете детский грузовичок с отломанным колесиком и пустой, как будто не видящий меня взгляд Валентины.

– А вы сами, Алла, вы тогда еще… ну, когда Оленька погибла… Знали Ивана?

– Я? – Алла опять удивленно рассмеялась и провела рукой по своим белым волосам. – Я? Нет. Тогда мы еще были не знакомы.