Созвездие Преподобного Серафима. Соратники и сомолитвенники святого Серафима Вырицкого

Евгений Александрович Рудаковский провел десять лет в «объятиях» Озерлага. Он закончил Минский педагогический институт и к началу войны работал директором школы. В 1941 году был призван в армию и направлен в один из белорусских военкоматов. Со своими сослуживцами попал в окружение, из которого они вышли с боями. В дальнейшем находился в рядах действующей армии, но в 1944 году «особисты» усмотрели в горечи первых поражений «измену Родине». 11 августа 1944 года Евгений Александрович оказался в Озерлаге. Праведный гнев и искренняя печаль – вот свидетели истины в его рассказе: «Тяжести лагерной жизни нельзя сравнить даже с трудностями фронтовых дорог. Первое время думал, что не выживу. Еды давали ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Да и еда была такая, что после нее крутило и ломало. Труд был очень тяжелый, но потом как-то привык, смирился. В первые послевоенные годы администрация еще как-то занималась культурно-воспитательной работой. Мы ставили спектакли, давали концерты, иногда в лагерь привозили и показывали патриотические кинофильмы. Это хоть как-то скрашивало узническую жизнь. Не подумайте только, что все было так просто. В целом-то лагерь оставался лагерем…

С 1949 года положение резко изменилось. Режим усилили до последней крайности. Нас бросили на трассу. Началась настоящая каторга, совершенно невыносимая для человека жизнь. Вторые пять лет я вспоминаю, как кошмарный сон. Одно время я был в лагере, который располагался на высокой горе, продуваемой яростными сибирскими ветрами. Ежедневно нам приходилось таскать воду из реки Чуны, находившейся далеко в тайге под горою. На большие сани ставилась огромная бочка, мы впрягались в лямки и тянули сани на гору. Подъем был очень крутым со многими препятствиями. Приходилось постоянно маневрировать. Само по себе это было неимоверно тяжелым трудом, но он сопровождался еще и изощренными издевательствами. Звери-охранники срезали нам пуговицы на брюках и отнимали ремни. Приходилось одной рукой держать брюки, чтобы они не упали, а другой тащить лямку. Нас подгоняли прикладами, сопровождая все это несусветными словесными измывательствами. Так делали мы несколько рейсов в день. Вечером пришивали пуговицы, а утром повторялась все та же история. Тех, кто падал, могли забить до смерти. Санитарный барак всегда был переполнен. Многие болели цынгой, погибали от истощения.

Условия проживания были тоже невыносимыми. Бараки плохо отапливались – всего одна печь стояла в центре барака. В крайних точках зданий зимой была отрицательная температура. В морозы по возможности старались сбиваться к печи. Почти все заключенные были измучены бессонницей и истощены до крайней степени. На окнах были “козырьки”, закрывавшие свет и почти не пропускавшие воздух. Было практически всегда темно – одна маленькая лампочка освещала громадный барак. После работы нас закрывали на замок, и мы задыхались от собственной зловонной “параши”.

За десять лет я побывал в целом ряде лагерей Озерлага. Нас довольно часто перемещали – боялись восстания и всеми мерами старались, чтобы заключенные не могли сплотиться и организованно выступить. Об отце Алексии Кибардине нигде ни разу не слышал. Священства вообще не было видно. Какой был смысл им “высовываться”, как тогда говорили в лагере?

Да вспомните, как в то время относились к Церкви и религии на воле! Верующих людей просто травили. Обличали на партийных и комсомольских собраниях; измывались всячески; кричали, что Бога нет… Царил разгул воинствующего атеизма! Лагерь – это государство в миниатюре, где с тысячекратным усилением проявляются самые грязные и низменные стороны мирской жизни. Выводы делайте сами. К тому же основную массу духовенства уничтожили еще в 20-е – 30-е годы, это также хорошо известно. Так что, если и попадал к нам изредка кто-то из духовных лиц, то вскоре так же и исчезал. Их чаще других перебрасывали из лагеря в лагерь. Вообще-то верующих в Озерлаге практически и не было. О другом думали и, прежде всего, о том, как брюхо набить, иногда и выпить случалось. В лагерной жизни свои хитрости. В среднем на каждой зоне Озерлага было до 10 000 человек и, дай Бог, чтобы на это количество заключенных было хоть несколько верующих. Во всяком случае, они себя хоронили от остальных. В лагере особого режима, как правило, никто ни во что уже не верил – это горькая правда…

Люди жили, как звери – больше инстинктами, нежели душою. Это можно отнести и к лагерному начальству, и к заключенным. Администрации надо было держать людское стадо в повиновении и страхе, а узникам надо было, во что бы то ни стало – выжить! Вот и вся схема. О какой духовности может идти речь!?

Какие священники?! Какие службы? Какие праздники? Вы можете себе представить, что, вдруг, в Освенциме кандидаты в газовые камеры начали бы отмечать православные праздники вместе с лагерным начальством!?