– Смотри, вон тот, пижон в замшевом пиджаке, чуть шею не вывернул, так смотрел.
– На меня?
– И на меня тоже. Все смотрят сначала на тебя, а потом на меня. И завидуют. Мне.
– Почему же?
– Потому что это у меня такая
женщина! Одна на всю Москву!Этот разговор происходил вечером в Сокольниках – осень догорала, и мы старались не упустить последние теплые дни, ежедневно выбираясь в парк побродить по засыпанным золотом аллеям. Где-то жгли листья. Ветер доносил до нас этот вечный запах уходящей осени – с его горьковатым вкусом, с напоминанием о том, что все проходит, и, наверное, и это пройдет…
Прошло несколько месяцев.
Дозревала поздняя весна, в открытое окно врывался запах сирени из палисадника. Белые, лиловые, синие гроздья нависали над краем расписного фарфорового кувшина – возвращаясь из университета, Катька набрала их во дворе целую охапку.
Старенький диван в ее не менее старенькой квартире уже давно не выдерживал нашего молодого здорового счастья, и в тот день я, как сейчас помню, растянулся на прохладном полу, сквозь завесь ресниц лениво наблюдая, как Катька сосредоточенно разбирает гроздочку сирени на крохотные четерехлистники и раскладывает соцветия у меня на груди.
– А наш поток на фольклорную практику отправляют… Через неделю… В Подмосковье. Будем жить в какой-то школе, пить парное молоко, ходить по деревням и записывать песни всякие, былины, сказания… частушки.
– Матерные? – зевнул я, поежившись от прикосновения ее прохладных пальчиков, – пробежав по моей груди, они легонько хлопнули меня по губам.
– Не хами, дорогой! Ты будешь по мне очень скучать?
Опять эти штампы. Она никогда не умела быть оригинальной.
– Да я просто умру от тоски. Дня три на луну повою и умру.
Хотя, конечно, я не умер, я даже очень не умер, и, положа руку на сердце, не было никаких оснований утверждать, что я хотя бы немного по ней скучал, хотя все три недели практики Катька, стесняясь циничных однокурсниц, каждый вечер уходила в березовую рощицу, располагающуюся неподалеку и, пристроив на коленках толстый блокнот в тонкую линеечку, строчила мне длинные, лирические и довольно бестолковые письма, наполненные радугой чувств:
Эти письма заставляли меня ежиться от какого-то неудобного чувства – я не хотел получать их, не желал быть для Катьки чем-то большим, чем она была для меня. «Мы только друзья – друзья, которым хорошо в постели!» – внушал я ей, конечно, не этими самыми словами, но все же… Меня всегда немного пугала серьезность ее взгляда – когда она смотрела на меня, мне всегда хотелось отойти в сторону и сказать ей оттуда: «Милая моя, ты ошибаешься, я вовсе не такое божество, каким ты, кажется, меня вообразила…»
Она не слишком любила, а главное, не слишком умела делать сюрпризы, поэтому я совсем не ожидал, что Катька сможет вырваться обратно в Москву за день до официального окончания практики. Завтра была какая-то дата – столько-то месяцев с тех пор, как мы познакомились. Окунувшись в духоту вечернего города, Катька, закинув на плечо тяжеленную сумку с вещами, долго обходила магазины на Калининском и Новом Арбате в поисках подходящего подарка. Она знала, что я давно хотел заколку для галстука – в то время я особенно полюбил носить галстуки, яркие эксклюзивные модели из фирменных бутиков, на которые порой спускал все свои наличные капиталы.
Денег у Катьки было совсем немного, но ей повезло: в одном из ювелирных отделов она увидела оригинальную заколку. Тонкое золотое основание блестело чешуйчатой шлифовкой и заканчивалось крохотной головкой в раздутом «капюшоне»: украшение было сделано в виде растянувшей тело змеи – кобры.
– Очень оригинальная штучка, – сказал седовласый продавец, выкладывая заколку на бархатную подушечку поверх стеклянной витрины. – И недорогая. Тут видите, какая хитрость: глаза у этой змейки не бриллиантовые, а циркониевые. На первый взгляд и не отличишь, такая специальная огранка, а на цене очень даже сказывается. Берите, девушка, вашему молодому человеку обязательно понравится. Драгоценная дарит драгоценность, – галантно добавил он.