Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин

Подарок аккуратно положили в специальную коробочку. Катька, счастливая от того, что у нее даже остались две монеты – как раз на метро, – зажала футлярчик в кулаке и выскочила на улицу.

Было совсем темно, когда она подходила к дому. Окна моей квартиры светились уютным желтоватым светом.

«Он дома!» – пропело ее сердце. «Спит, наверное», – успокоительно шепнуло оно, когда никто не ответил на веселую трель звонка. «Ничего не случилось, он просто не слышит», – бормотала Катька после десятиминутного ожидания, нервно роясь в доверху забитой вещами сумке в поисках ключей, которые я по совершенно непростительной глупости когда-то ей доверил.

Дверь наконец скрипнула – я смотрел на Катьку сквозь тоненькую щелочку между дверью и косяком. Сказать, что я был удивлен ее неожиданным, а главное, несвоевременным появлением – значит, ничего не сказать.

– Здравствуй.

– Здравствуй, – я кольнул ее щеку поспешным, непривычно коротким поцелуем. – Ты рано? Я ждал тебя завтра и не успел приготовиться, прости.

– Это неважно, милый. Главное, что ты меня ждал.

Отстранив меня, Катька привычно пробежала по квартире – сумку с вещами в шкаф:

– Разберу утром!

На кухню – поскорее отвернуть кран, в стакан ударила холодная струя – наконец-то, так хочется пить! – в большую комнату – поставить в вазочку купленный у метро букет садовых ромашек. И в ванную, скорее в ванную, в спасительный душ, на ходу снимая с себя пропахшую пылью и потом дорожную одежду.

– Стас! Ну до чего ж ты бестолковый – ну никакой хозяйственной жилки! Ты полотенца в ванной хотя бы раз менял, пока меня не было?!

Розовое с серым налетом банное полотенце полетело в корзину – Катька выговаривала мне за то, что у меня скопилась куча грязного белья:

– Завтра же затеваю большую стирку!

И раздетая, в одних трусиках, Катька проскочила в спальню, щелкнула выключателем.

– Зачем ты погасил свет? – потянула на себя выдвижной ящик комода и обмерла, вцепившись обеими руками в шершавый деревянный край.

В зеркале напротив мелькнуло чье-то отражение!

…Запахнув на себе купальный халат, я в это время сидел в кухне, машинально разминая в пальцах сигарету. Совершенно непонятно было, что я собирался с ней сделать – ведь я не курил. Когда из спальни донесся испуганный Катькин вскрик, я не тронулся с места. Только ниже наклонил взлохмаченную голову и вжал ее в плечи.

* * *

Первое, чисто инстинктивное, движение – прикрыть голую грудь руками. Второе – подняться с колен и подойти к кровати, где под сбитыми в ком смятыми простынями шевелилось… шевелилась…

Чувствуя, что она вот-вот потеряет сознание от свистящего шума в голове и стараясь понять, почему в комнате вдруг так сильно потемнело – ах нет, это потемнело у нее в глазах! – не опуская поднятых рук, Катька деревянной походкой подошла к кровати. Постояла, прислушиваясь к пульсирующей, нарастающей боли в обоих висках. Решившись, с силой сдернула с нее махровую простыню.

Скорчившись в позе вареной креветки, жмурясь от света и пытаясь спрятаться, вдавить в подушку красное, пылающее стыдом лицо, в постели, которую Катька имела все основания считать своей, лежала… Марина Доронина.

Та самая Марина, с которой они дружили со второго класса, та Марина, которая считалась и была «самой-самой» ее подругой!

– Что ты тут делаешь?

Кусая губы, Марина поднялась с кровати во всей своей вызывающей наготе. К середине лета ее тело покрыл ровный золотистый загар. Фигура ее оставалась тонкой, по-мальчишески неразвитой и от того особенно обольстительной.

Она быстро глянула на Катьку и отвела глаза.

– Ты задаешь идиотский вопрос, – сказала она тихо.

– Что ты делаешь в моей постели?!

– Понимаешь… – начала Марина. И замолчала.

– Что ты делаешь в моей постели? В этом доме?!

– Катя, – тихо сказала Марина. – Я тебя понимаю, ты в бешенстве, и… и… не знаю, на твоем месте я саму себя бы вообще, наверное, убила. Ситуация идиотская, подруга, но когда две голые женщины начинают выяснять отношения, не постаравшись натянуть на себя хотя бы трусы, это выглядит… несколько фантасмагорично. Я тебе все объясню, Катюша, но разреши мне сначала одеться.

Судорожно развернувшись, Катька увидела на полу возле кровати брошенные вещи – шелковый брючный костюм, мальчиковую майку, скомканные белые трусики, – рывком сгребла все это и швырнула в бывшую подругу.

– Одевайся! Быстро! И пошла вон отсюда!

– Катька…

– Я не хочу тебя слушать. Я тебя ненавижу!

– Кать…

Всхлипнув, Катька выбежала из комнаты – она бежала, как пьяная, натыкаясь на углы и чувствуя, как знакомые предметы расплываются, расползаются, блекнут. Внутри была пустота. Ее выпотрошили. Раскрыли грудную клетку и вынули все, все, взамен оставив одну только боль. Острую, пронзительную, режущую, как хирургический скальпель.

Ничего уже не видя, ощупью она дошла до двери, слабо дернула ручку – заперто. «Господи, как же мне больно. Надо куда-то идти. Все равно куда, оставаться здесь нельзя, эта боль разорвет меня. Назад. Куда? Все равно. Все равно, лишь бы уйти».