Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин

Вот и сейчас, прильнув к узкому, не шире двух ладоней, оконцу, девочка с каким-то сладострастным нетерпением высматривала, когда на двор выведут Владиша. Долго ждать не пришлось: двое дюжих кнутобоев, состоявших при госпоже Батори, ввели юношу, который шел, спотыкаясь, со связанными спереди руками, и что-то говорил, все время нервно оглядываясь. Его никто не слушал; один из кнутобоев толкнул Владиша к врытому в землю столбу, другой, не торопясь, вынул из-за пояса кнутовище.

«Не торопятся. Значит, долго будут пороть. Значит, до смерти. Значит, мать так распорядилась», – думала Эржбета, изнывая у своего оконца. Снизу, от живота, поднималось какое-то новое ощущение, и она не без удовольствия прислушивалась к тому, что происходит с ее телом.

Ее любовника кнутобои действительно били несколько часов, неторопливо, останавливаясь только затем, чтобы переменить руку. В сущности, это была даже не порка, а ни с чем не сравнимая чудовищная пытка: с парня в течение нескольких часов живьем снимали кожу и продолжали кромсать бесчувственное тело и после того, как Владиш затих с черно-красной пеной на губах: в последние часы жизни, сорвав голос, он грыз землю!

Жениху, возвращавшемуся из очередного турецкого похода, было послано срочное письмо: родители невесты остерегали его от посещения замка Батори из-за внезапно вспыхнувшей в тех местах черной оспы. Несмотря на все усилия повивальных бабок, плод вытравить так и не смогли, и графу Надашди пришлось два месяца убивать время за игрой в кости на постоялых дворах.

В конце лета 1514 года юная Эржбета Батори родила здоровую девочку, которую тут же увезли с глаз долой и отдали на воспитание в дальнее село.

А в середине сентября юная графиня Надашди уехала вместе со своим мужем в Словакию, где в замке Чахтице молодые и свили свое семейное гнездышко.

* * *

Жизнь в Чахтице была совсем не та, что дома у мамаши. Разбогатевший на грабительских походах граф баловал жену, которая была младше его на добрых тридцать восемь лет и которую он действительно полюбил чем только мог: в распоряжении Эржбеты оказались самые лучшие платья, кушанья, украшения. Домотканое, плохо прокрашенное в чане платье стало ненужным и неприятным воспоминанием.

Она часами нежила тело в ваннах с ароматическими маслами, целиком отдаваясь во власть ласковых рук служанок, которые не уставали намыливать и поворачивать атласное тело госпожи. А после, закутавшись в простыню из голландского полотна, переступая босыми ногами по турецким коврам, Эржбета неторопливо следовала в свою опочивальню и со вздохом вытягивалась на лебяжьих перинах.

Опустившись у кровати на пол, служанка подстригала ей ногти на ногах.

– Ай! – вскрикивала Эржбета, когда ей приходила охота позабавиться. – Ты меня оцарапала, дура! На конюшню копыта лошадям подтачивать, а не прислуживать в господской спальне тебе надо, вот! Пошла отсюда, корова!

Отшвырнув босой ногой служанку, Эржбета хлопала в ладоши – и в дверях появлялись люди, они волокли служанку из комнаты, и девушка с удовлетворением вслушивалась в ее затихающий крик.

Истязание слуг стало для Эржбеты излюбленным времяпровождением. Ей, если можно так выразиться, повезло, что муж оказался наделен от природы едва ли не большей жестокостью, чем она сама: он сам придумывал изощренные пытки для тех, кто был виновен в плохом исполнении своих обязанностей, кого подозревали в краже, измене. Подозреваемым клали на ладонь раскаленную монету, под ногти загоняли булавки и гвозди, летом некоторых несчастных обмазывали медом и бросали в лесу, зимой – обливали водой, оставляя замерзать у ворот замка. Подобные забавы супругов нагоняли страх на всю округу, хотя и не были в те времена чем-то из ряда вон выходящим, право господ казнить и миловать казалось таким же незыблемым, как божье право, каждый, как на добычу червей, смотрел на свою бренную плоть, и обезображенные тела слуг выбрасывались за ворота едва ли не в каждом замке Словакии…

Год, два, пять… Десять. Время текло пусто и бессмысленно, как вода сквозь пальцы. Вдали от замка и любимой жены, во время одного из военных походов, умер муж. В те годы молодые вдовушки, следуя примеру развращенных королевских дворов, принимали у себя любовников практически открыто. Последующие за смертью графа Надашди тринадцать лет прошли для прекрасной вдовицы в веселых утехах. Сколько их, прекрасных молодых людей, в барсучьих султанах, на великолепных скакунах, с неприкрытым желанием обладать Эржбетой в горящих глазах, прошло через ее спальню? Она не считала.

Но когда топот копыт коня очередного любовника затихал на ведущих в горы дорогах, графиня, разглядывая в глади венецианского зеркала свое прекрасное лицо, не могла отделаться от мысли: еще год, еще два. Еще пять. А что потом? Красота ее увянет, как это случилось с ее матерью, с ее старшей сестрой – когда-то и они считались первыми прелестницами Трансильвании. Многие ли готовы увидеть теперь в седовласой женщине с изуродованными артритом руками и тяжелым взглядом выцветших глаз первую красавицу здешних мест?