Созвездия тел

Стоя у шкафчиков, я сунула руку в задний карман и вытащила учетную карточку, которую получила во время классного часа. Вдоль верхнего края были криво напечатаны мое имя и назначенное время обследования. К концу строки буквы были едва различимы. Я показала карточку Мари.

– У меня только в два часа осмотр. А у тебя во сколько?

Мари помедлила, затем оттянула уголок магнитного зеркала, прикрепленного к дверце ее шкафчика. Карточку она спрятала там – прямо под своим отражением.

– В двенадцать тридцать, – сказала она.

Я кивнула:

– Как у Кэсси. Можете вместе пойти.

Мари долго смотрела на карточку и вроде бы решилась. Она забрала у меня заявление об отказе. Я смотрела, как она складывает его по диагонали, уверенно сгибая лист.

– Правильно, – произнесла я с гордостью в голосе.

Прозвенел звонок. Мари захлопнула шкафчик, и мы с ней разошлись по урокам. Заходя в класс, я заметила, как Мари бросила свое заявление в урну. Согнутый лист изящно скользнул внутрь, словно влетел туда по собственному желанию. Словно там ему и следовало быть.

Подумать только, сколько же часов я провела с подружками в том школьном здании, как надежно нас охраняли его стены, в каком плену и в то же время в безопасности мы там пребывали. В то время школа была для нас всем – местом, где мы учились, познавали жизнь и взрослели. Нам бросали вызовы, мы бунтовали и с нетерпением ждали будущего, когда станем взрослыми и сможем уйти в свободное плавание.

В школе нас постоянно проверяли по всем предметам, включая знание будущего. Каждый год нам выдавали диаграммы с неразмеченным женским телом – тем самым изображением с первой страницы «Картографии будущего» – и просили указать на нем стандартные расположения отметин. К пятнадцати годам я уже была способна заполнить весь бланк с закрытыми глазами. Каждый раз я получала максимальный балл, и учительница украшала мою работу наспех начерченной звездой. Тогда я думала, что все уже знаю, что будущее мое упорядоченно и будет разворачиваться в соответствии с моими ожиданиями. Теперь же я понимаю, что все – прочитанное или не прочитанное мной на собственной коже, предсказанное или нет – было лишь малой частью моей истории.

Остальное мне предстояло создать самой.

В два часа пополудни я стиснула в руке учетную карточку и зашагала в сторону спортзала, который располагался в хвосте естественно-научного крыла. Шел урок, поэтому в коридорах стояла мертвая тишина. И все же я чувствовала движение в каждом классе, энергию учениц, запертых в бетонной коробке школы. Проходя мимо кабинета химии, я краем глаза заметила, как вспыхнула горелка Бунзена.

Когда я дошла до спортзала и с усилием распахнула металлическую дверь, меня встретил гомон отдающихся эхом голосов. Очередь на осмотр начиналась у баскетбольного кольца и тянулась до середины зала. Для конфиденциальности в зале были расставлены ширмы. Нам приходилось раздеваться там же, где в другие дни мы играли в волейбол или бадминтон.

Отовсюду несло антисептиком. Я шагала по залу, и туфли мои скрипели по полу. Уже в тот момент я ощущала себя измученной, разобранной по кусочкам. Окна под самым потолком, расположенные настолько высоко, что увидеть хоть кусочек улицы, за исключением неба, не представлялось возможным, напоминавшие то ли бойницы, то ли оконца в тюрьмах, впускали немного солнечных лучей, но зал по большей части был залит ядовитым свечением промышленных ламп дневного света.

Я заняла место в конце очереди – передо мной оказалась моя одноклассница Анна. Она обернулась, сказала «привет» и принялась сплетничать о нашей общей подруге, но я не могла сосредоточиться на ее словах, потому что перед нами, всего через пару человек, стояла Дейрдре. Дейрдре – в своем нежно-розовом свитере, с волосами, собранными на затылке в хвост, с золотой цепочкой, застегнутой у основания шеи. Дейрдре, которая выделялась в толпе, как зарница на темном небе. Я все-таки ее нашла.

Я с усилием сглотнула – меня накрыло желанием. Оно походило на порыв коснуться пламени вопреки знанию, что оно обожжет руку. У большинства мужчин это чувство проявлялось в виде мощной похоти. Но здесь мужчин не было: в этот день парням и учителям мужского пола было запрещено входить в спортзал – из уважения к нашей частной жизни. Здесь были только я, только Дейрдре. И больше никого.

– Он поступил некрасиво, он ведь и так знал, что у меня день выдался паршивый, – жаловалась Анна. – Согласись?

Я захлопала глазами, пытаясь понять, о чем она вообще говорит.

– Ага, – сказала я. – Ужасно некрасиво.