Спальня светской женщины

Викторъ Громскій почти не зналъ своихъ родителей. Онъ лишился ихъ въ такіе годы, когда не могутъ чувствовать вполн муки этой потери. Порой, какъ сквозь фату сновиднія, мелькалъ передъ нимъ легкой тнью образъ его матери, простиравшей къ нему съ любовью руки; порой съ неизъяснимою прелестью рисовались передъ нимъ сцены изъ его дтской жизни: старая его няня съ очками на носу, съ платкомъ на голов, скрывавшимъ ея сдые волосы, съ чулкомъ въ рукахъ, съ чудною сказкою въ устахъ, прерываемой брюзгливымъ ворчаніемъ при спусканіи петель; портретъ Кульнева съ длинными страшными усами, украшавшій обитыя пестрыми обоями стны гостиной, вмст съ какими-то другими портретами, портретъ, который боле всхъ впечатллся въ памяти юноши, потому что имъ пугали его дтское воображеніе, стараясь предупредить отъ шалостей, и который замнялъ ему стращанье трубочистомъ. Но воспоминаніе обо всемъ этомъ безотчетно и прихотливо пробгало по струнамъ его сердца, не извлекая полнаго потрясающаго аккорда. Онъ не зналъ даже, что эти наивныя сцены первыхъ беззаботныхъ сознаній его бытія разыгрывались въ небольшомъ домик небольшой деревни его матери, въ одномъ изъ уздовъ П** губерніи. Ему передали объ этомъ посл. Яркая, благодтельная, часто неумолимая память вполн начала освщать его только съ пребыванія въ Петербург. Его привезли туда 9-ти лтъ для того, чтобы опредлить въ казенное заведеніе учиться, а учиться для того, чтобы, не препинаясь чиномъ титулярнаго совтника въ силу Указа, прямо быть произведену въ коллежскіе асессора, безъ рокового экзамена на 40-лтнемъ возраст жизни; къ тому же, какія удивительння привилегіи: прямо чинъ 10-го класса при вступленіи въ службу!.. Это необъемлемо роскошная мысль для провинціальнаго чиновника.

Время отъ складовъ азбуки до окончанія полнаго курса наукъ по аттестату казалось другимъ вчностію, ему — мгновеніемъ. Въ 16 лтъ, при гром музыки, при многочисленномъ собраніи постителей, ему вручили аттестатъ — и распахнули передъ нимъ широкую парадную дверь, за которой манила его свобода и роскошно соблазняла своими объятіями.

Пансіонскія занятія его были слишкомъ ограничены для полнаго дарованія. Онъ стремился въ даль, онъ жаждалъ познаній и, неудовлетворенный, часто наказанный за опрометчивость, пристыженный товарищами, которые называли его выскочкой, — онъ горько плакалъ!..

Одно изъ укорительныхъ словъ, неразлучно связывавшихся съ его именемъ — было поэтъ. Такъ величали его школьпые товарищи съ насмшливой улыбкой, потому что порой заставали молодого человка задумавшагося надъ клочкомъ бумаги съ сверкающими очами, съ восторгомъ самозабвенія въ выразительныхъ чертахъ лица!

— Что, у кого укралъ? у кого выписалъ? — съ хохотомъ кричали школьники, вырывая у него этотъ клочокъ, который онъ готовъ былъ защищать, какъ свое единственное сокровище.

Шумъ, громъ, неистовыя забавы дтства никогда не запутывали его въ тсный кружокъ свой. Отъ этого онъ былъ нелюбимъ большею частію своихъ товарищей. — Льстюха! — дразнили его нкоторые, — трусъ! — кричали другіе… — Да онъ фискалъ! — съ таинственностью прибавляли третьи.

Громскій не оскорблялся всми этими титлами, которыми такъ щедро награждало его безразсудное и беззавтное дтство. Онъ былъ выше ничтожныхъ и неотразимыхъ мелочей ученическаго быта. Онъ уже тогда начиналъ жить въ другомъ мір, въ заманчивомъ мір воображенія, который онъ населилъ по своей прихоти очаровательными въ поэзіи, несбыточными въ существенности, образами. Съ этими образами онъ любовно сжился — и думалъ всегда роскошно лелять ихъ у своего горячаго сердца. На нихъ онъ создалъ впослдствіи смшное и шаткое, высокое и прекрасное понятіе объ обществ!..

Несмотря на свою любовь къ одинокости и уединенію, онъ, съ свойственною благороднымъ душамъ пылкостію, жаждалъ длиться чувствами и мыслями съ другимъ существомъ. Чувства и мысли переполняли его и вырывались наружу, будто пна кипящей влаги, льющейся чрезъ края бокала.

Между всми товарищами своими онъ давно отличалъ одного, — и этотъ одинъ безъ зова подалъ ему руку, и онъ крпко сжалъ ее въ знакъ согласія. Они прежде были раздлены классами, потомъ соединились въ одномъ и еще лучше поняли другъ друга. Съ той минуты они были неразлучны.

Графъ Врскій, надленный способностями, гибкимъ умомъ, привлекательною наружностью, граціозный и ловкій сыздтства, самодовольный знатностію своего рода, не упускавшій изъ виду мелкихъ блестокъ образованія и умвшій, несмотря на свою молодость, понимать въ другихъ безкорыстное стремленіе съ познанію науки, любившій гармонію поэтическихъ звуковъ, по противоположностямъ, такъ часто сходящимся въ природ, сошелся съ дикаремъ Громскимъ. Онъ подмтилъ въ немъ рзкій, хотя и нелюдимый умъ, и провидлъ пылкое дарованіе.

Съ этой минуты вс товарищи Громскаго перемнили свое насмшливое обращеніе съ нимъ, потому что они имли высокое понятіе о граф, а графъ сдлался его открытымь другомъ.