Маша, как и любой ее сверстник, с детства знала о величайшей ценности работы. Ее было мало. Она была редкостью, наградой, счастьем и доставалась самым талантливым, образованным и упорным. Работа давала человеку возможность получить от жизни нечто большее, чем просто отдых в настройках. Маша знала, как дерутся за работу, и сама готовила себя к этой драке. И вот Кувшинкину вручили пожизненный запрет — только потому, что она, Маша, малолетняя дура, нарушила инструкции и как результат нанесла вред своему здоровью.
В университете Маше дали нового научного руководителя. Не доверяя произвольному выбору настроек, Маша «вручную» сделала его колобком на тонких ножках. Знакомясь с Машей, колобок хихикал.
— Ну вот… — пищал он. — И не следует путать профессиональную честность с фанатизмом! А ведь есть такие. Якобы ради науки отказываются от свободы выбора. Живут, как дикари!
Маша, не дослушав, развернулась и вышла вон. В тот же день она сказала маме, что расхотела быть историком.
Мама очень обрадовалась. Она сразу добыла Маше пропуск к себе на работу, в стоматологическую лабораторию. Там у них как раз назревал научный прорыв. Если вопрос адамантовой прочности коренных зубов был решен на генетическом уровне уже два столетия назад, то выпадение молочных как процесс естественный и не патологический был оставлен без внимания. Мама в составе группы ученых разрабатывала программу исключения «молочного» цикла из развития человека. Зуб должен был возникать в младенчестве раз и навсегда, видоизменяться по составу и структуре в соответствии с возрастом ребенка и строго согласовываться с темпами роста челюсти.
Маша, конечно же, признавала важность маминой работы и все-таки то и дело ловила себя на мысли: вот бы разбить все их экраны и микроскопы. Пусть бы вся земля стала распаханным полем, пусть бы брели по нему чудаки в дурацкой одежде и бежал ободранный пес Пегас.
Настроек Маша больше не снимала, но всякий раз, выходя из дома, чувствовала помехи — легкие сбои в ощущениях. Через теплый майский воздух простреливали уколы метели, морской бриз доносил запах городской подворотни, а шелест волн сменяло навязчивое стрекотание машин, убирающих улицы. Возможно, это напульсник испортился, или костюм, или Машина голова сошла с ума. Все эти предположения было легко проверить, пройдя через капсулу коррекции, но Маше не хотелось ничего проверять.
Однажды утром, когда сквозь цветение весны прорвался и ударил Маше в лицо снежный ветер, она изменила маршрут и свернула в парк. Вздрагивая в переменных волнах тепла и холода, она подумала: надо выбросить то, что сломалось. Снять настройки, которые больше не стыкуются с ее мозгом. Решиться — и снять совсем.
Маша села на лавочку под благоухающей сакурой и включила режим обновления. «Машенька, выбери утро!» — ласково шевельнулось в виске.
Стиснув зубы, Маша сорвала напульсник, сдернула капюшон вместе с обтекавшей лицо прозрачной маской. Метель захлестнула ее колючим ветром и свежим запахом снега. Парк был полон гуляющих, и это показалось Маше забавным — в такую-то погоду! Соотечественники в термокостюмах, каждый в своем мирозданье, улыбаясь, двигались по аллее. Маша смотрела на них без прежнего страха и отчуждения, скорее с любопытством опытного путешественника.
Немного поколебавшись, она достала из кармашка напульсник — на этот раз не для настроек, а чтобы связаться с абонентом.
— Здравствуй, Фролова, слушаю! — сказал молодой мужской голос, не высокий и не низкий, немного хриплый, как будто со сна.
— Николай Родионович, вы можете приехать в парк? Очень нужно! Я сейчас пришлю вам геолокацию.
— Что случилось? — хмуро спросил Кувшинкин.
— Ничего. У меня тут частично слетели настройки! — сказала Маша. Помолчала секунду и крикнула: — Нет! Я их выключила! Я сняла напульсник совсем!
Дожидаясь, когда примчится Кувшинкин, Маша стянула перчатку и собрала в горсть наметенный на скамейку снег. Сжала в комок. Пальцы покраснели и заныли, как ни разу не бывало в настройках — снег там всегда оказывался пушистым, теплым. «Интересно, какой он, Кувшинкин?» — подумала Маша, растирая ладони. В целом ясно, а вот в деталях? Она тогда совершенно не разглядела, какие у него уши.
Термокостюм остывал потихоньку, Маша начала дрожать, а Николай Родионович все не шел. Наконец ее взгляд различил на аллее среди потока сомнамбул, на автопилоте уклоняющихся от столкновений, парня с отросшими волосами и взволнованным лицом. Он тоже увидел Машу и, ускорив шаг, подошел к скамье.
— Классная курточка! — сказала Маша. — Николай Родионович, где вы добываете шмотки? В заповедниках?
— Фролова, ты чего? — спросил Кувшинкин встревоженно и, склонившись к Маше, заглянул ей в лицо.
— А я вас вижу! — улыбнулась Маша.
— Да понял уже, — сказал Кувшинкин и озадаченно почесал нос. Снял затем смешную дутую куртку и накинул на Машины обтянутые комбинезоном плечи.