Но для поэта Хлебникова, оказавшегося очевидцем этих событий, революционные дела значили намного меньше, нежели возможность приобщиться к местной неторопливой жизни и древней мудрости. Сразу по прибытии, еще в апреле Хлебникова поразили чистые краски пейзажа и сохранившиеся на ветвях с осени подсохшие, но яркие яблоки. «Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы, — писал Хлебников родственникам. — …Узкие улицы Энзели, бани в зеленых изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зеленом мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве. Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии… Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с черными глубокими глазами».
Хлебников начал учить персидский язык. Местные жители отнеслись к чудаковатому, бедно одетому страннику-поэту как к русскому дервишу, именовали его Гуль-мулла, звали в гости, угощали чаем и делились пищей. Однажды вечером его пригласил к себе местный дервиш, и они просидели почти всю ночь — дервиш читал вслух Коран, а Хлебников внимательно слушал. Дервиш подарил поэту традиционный посох и шапку.
Вокруг разворачивались военные действия, правительственные войска начали теснить гилянских повстанцев, главком революционных частей предал своих соратников и перешел на сторону шаха. Но поэта удивительным образом это почти не затронуло.
«Хлебников один ушел в Решт, и никто — ни ханы, ни офицеры Реза-хана — не посмели задержать „русского дервиша“, — вспоминал участник тех событий. — Его охраняло всенародное почтение и уважение. Босой, лохматый, в рваной рубахе и штанах с оторванной штаниной до колена, он спокойно шествовал по берегу моря от деревни к деревне. И крестьяне охотно оказывали ему гостеприимство».
Хлебников говорил знакомым о своей мечте остаться в Персии навсегда, но, в конце концов, все же отплыл обратно в Баку вместе с остатками революционных отрядов. По его признанию, величие персидской традиции произвело на него столь сильное впечатление, что требовалось отдохнуть и осмыслить. А потом поэт надеялся вернуться в полюбившийся край…
—
Антон Житарев, Марин Кошкина
Привет на сто пет
Стас не помнил, когда последний раз выходил из дома. Кажется на прошлой неделе. А может быть, и на позапрошлой. В его голове всплывали лишь некоторые образы, как вспышки сознания. Вот надевает ботинки, застёгивает молнию на куртке, кладёт в карман мятую пачку, в которой одиноко перекатывается последняя сигарета.
Ну конечно, он выходил за сигаретами.
Значит, это было… это было.
Сегодня у нас что? Четверг, как любезно напомнил экран ноутбука. Пачки сигарет ему хватает на три дня. Значит, поход во внешний мир состоялся в понедельник. На этой неделе. Стас ещё вспомнил, каким холодным с непривычки показался ему воздух, как щипал щеки мороз, а он кутался в шарф и быстрым шагом шёл до круглосуточного магазина в конце улицы, который светился тёплым жёлтым свечением, как орбитальная станция в открытом космосе.