Спартак

Даже в то время он знал о Боге, и у него была ясная, определенная и очерченная картина Бога в его детском видении. Он происходил из горцев, поэтому они поставили Бога на такую высоту, где кроме него, не мог жить никто. На самой высокой горе из всех, куда никто даже не поднимался, жил Бог. Бог сидел там в вечном одиночестве. Был один Бог и никто другой. Бог был стариком, который никогда не становился старше, и его борода ниспадала на грудь и белое облачение вздымалось, как белые облака, которые внезапно заполняют небо. Он был просто Бог, а иногда и милосердный Бог, но всегда мстительный Бог; и маленький мальчик знал это. Ночью и днем ​​маленький мальчик никогда не был свободен от Божьих глаз. Что бы он ни делал, Бог видел. Что бы он ни думал, Бог знал.

Он происходил от благочестивых людей, чрезвычайно благочестивых людей, и Бог был воткан в их жизни, как нить вплетена в тканый плащ. Когда они пасли свои стада, они носили длинные полосатые плащи, и каждая кисть на этих плащах означала некоторую часть страха перед своим Богом. Утром и ночью они молились Богу; когда они садились есть свой хлеб, они молились; когда они подымали чашу с вином, они благодарили Бога; и даже когда на них обрушивалось несчастье, они благословляли Бога, поэтому он не мог подумать, что они ропщут и тем самым высокомерно смиряются.

Неудивительно, что мальчик, ребенок, который теперь был мужчиной висящим на кресте, был полон знания и присутствия Бога. Ребенок боялся Бога, и его Бог был Богом, которого боялись. Но страх был незначительной нотой в пронизывающем солнечном свете и в прохладе гор и горных ручьев. Ребенок бегал, смеялся, пел песни, ухаживал за козами и овцами, и смотрел, как старшие мальчики бросали острый как бритва Галилейский нож, шабо, которым они так гордились, засунув сбоку за пояс. Один из своих он вырезал из дерева, и часто с этой деревяшкой он занимался дурацкими ножевыми дуэлями со своими братьями и друзьями.

И если у него получалось особенно хорошо, старшие мальчики неохотно кивали и говорили:

— Как Фракиец, мелюзга, обезьяна, прыщ! Фракийцы были воплощением зла и лучшими в бою. Давным-давно, на их землю приходили наемники, и с тех пор, как их перебили и изгнали прошло много лет. Эти наемники назывались Фракийцами, но мальчик никогда их не видел.

Он с нетерпением ждал того дня, когда ему разрешат прицепить к поясу настоящий нож, и тогда они увидели бы, не был ли он таким же жестоким, как Фракийцы. Но он не был уж очень жестоким; он был нежным маленьким мальчиком и очень счастливым…

Это было время незнания.

Во второй период своей жизни, во время знания, он перестал быть ребенком и пронизывающий солнечный свет уступил место холодному ветру. Со временем он создал вокруг плащ ненависти, чтобы укрыться и защитить себя. Это было время, пронзившее его ум острыми вспышками красной агонии, когда он висел на кресте. Его мысли о том времени были дикими, покоробленными и ужасными. Воспоминания были такие же расколотые, как кусочки головоломки. Он увидел, второй период своей жизни в волнообразных массах людей, которые наблюдали за ним, в их лицах, в звуках, которые исходили от них. Снова и снова, терпя свою муку, через память его отбрасывало назад, в этот второй период его жизни, время познания.

В то время он осознавал вещи, и в этом осознании погибло его детство. Он узнал о своем отце, смуглом, трудолюбивом мужчине, который трудился с утра до ночи, но этого труда никогда не было достаточно. Он понял, что такое печаль. Его мать умерла, и они плакали о ней. Он узнал о налогах, независимо от того, сколько его отец трудился, он никогда не мог заработать столько, чтобы заполнить их животы, но земля была столь же плодотворна, как и любая земля. И он осознал великую пропасть, отделяющую богатых от бедных.

Звуки были такими же, как и раньше; разница заключалась в том, что он слышал звуки и понимал их, тогда как до того, он слышал их без понимания. Теперь, когда мужчины говорили, они позволили ему стоять неподалеку и слушать; до этого они убеждали его покинуть дом и пойти поиграть.

Кроме того, ему дали нож, но нож не принес ему радости. Он однажды отправился со своим отцом через холмы за пять миль туда, где жил человек, который работал с железом, и там они оставались в течение трех долгих часов, пока кузнец ковал для него нож. И все время его отец и кузнец говорил о горестях, которые пришли на их землю, и как притесняли маленького человека. Казалось, что его отец и кузнец, каждый, хотел продемонстрировать другому, как он был притеснен больше, чем другой.

— Возьми этот нож, — сказал кузнец. — Моя цена для вас — четыре денария.