Спартак

Серия судебных процессов с их разоблачениями, гневные протестующие речи Квинкция и его товарищей на народных сходках против расправы с невиновным, по их словам, Оппиаником едва не вызвали открытого возмущения. Встревоженный сенат подверг дело Оппианика собственному обсуждению и вынес постановление, чтобы «консулы настоящего года, или, если бы они не успели это сделать, их преемники, назначенные консулы, в случае, если бы они признали толки о подкупе Юниева суда[18] основательными, внесли в народное собрание предложение о назначении чрезвычайной следственной комиссии по этому делу».

Вскоре после этого постановления М. Котта отбыл, а Л. Лукулл им не воспользовался. Их примеру последовали и преемники — М. Лукулл и Г. Кассий, консулы 73 года; «а затем и сам римский народ, тот самый, который раньше под влиянием притворных жалоб Л. Квинкция требовал этого закона, был тронут слезами малолетнего сына Г. Юния и с громким криком, окружив беспорядочной толпой кресло магистрата, потребовал, чтобы о предлагаемой комиссии и касающемся ее законопредложении не было более речи. Тогда стала ясна, — заключает Цицерон, — справедливость часто приводимого сравнения: как море, будучи тихо по своей природе, волнуется и бушует под натиском ветров, так точно и народ, будучи кротким сам по себе, приходит в ярость, когда над ним разражается дикая буря мятежных речей».

Среди этой борьбы внезапно скончался наместник Киликии Л. Октавий (консул 75 года). Помпеянцы усиленно интриговали, предлагая на пост умершего сражавшихся в Испании полководцев — Помпея или Метелла. Но Л. Лукулл, подстегиваемый прошлой неудачей (ему досталась Цизальпийская Галлия), вовсе не желал уступать кому-либо Киликию (своей близостью к Понту она делала несомненным вмешательство ее наместника в предстоящую войну с Митридатом).

Затруднения были, правда, велики. В сенате Л. Лукулла поддерживали только твердые сулланцы. Лукулл понял, что наступил решительный момент для его будущего. Поэтому он (хотя и с нелегкой душой) отправился на поклон к любовнице Цете-га, знаменитой римской куртизанке Преции, прося ее о содействии. Та была очень польщена (ее просил «сам Лукулл»), переговорила в нужном духе с Цетегом, и тот, как выражается Плутарх, «сосватал ему Киликию». Остальное (получение командования в войне с Митридатом) являлось теперь делом легким, и Лукулл без труда командование от граждан получил. Ибо, как замечает дальше Плутарх, «Помпей все еще бился с Серторием, Метелл был слишком стар, — а ведь только этих двоих можно было считать достойными соперниками Лукулла в борьбе за звание полководца».

Пользуясь временным улучшением отношений с группой Цетега, твердые сулланцы на очередных консульских выборах провели в консулы сразу двоих своих кандидатов: М. Теренция Варрона Лукулла и Г. Кассия Вара.

Одержав вторую решительную победу, Лукулл уже со спокойной душой взялся за подготовку к войне. В конце июня 74 года, совершив положенное жертвоприношение на Албанской горе и взяв с собой друга семьи, знаменитого поэта Архия, должного прославить в стихах его великие подвиги в предстоящей войне, Л. Лукулл сел со своей маленькой армией в 6 тысяч человек в Брундизии на корабли и вышел в море. 10 июля он уже высадился в Малой Азии, в Эфесе, оттуда несколькими днями позже перешел в резиденцию наместников Азии город Лаодикею. Здесь он соединился с двумя азиатскими легионами из бывших солдат Фимбрии.

С отъездом Л. Лукулла, человека высокоавторитетного, в Риме вновь началась агитация против Юниевого суда. Самих судей под разными предлогами начали привлекать к ответственности. Из семнадцати судей, осудивших Оппианика, восемь, в свою очередь, оказались осуждены. Особенно не повезло Г. Фидикуланию Фалькулле. Л. Квинкций, ежедневно собирая бурные сходки, так его «разрисовал» в своих речах, что этот человек стал предметом всеобщей ненависти.

Наконец в самом конце года дело дошло до председателя суда. Он был приговорен судом народной сходки к большому штрафу и изгнанию.

Суд над Юнием Цицерон считал чистейшим беззаконием: «…все дело тогда было в корень извращено оговорами, недоразумениями, подозрениями, ежедневными народными сходками, созванными мятежным демагогом; тем, что один и тот же народный трибун выступал обвинителем и в народных сходках, и перед народным судом; тем, что он отправлялся в суд не только из сходки, но и сопровождаемый «сходкой». Аврелиева лестница, тогда еще новая, казалась сооруженной специально для того, чтобы служить театром для этого суда: достаточно было обвинителю занять ее созванными им людьми — и обвиняемому не давали не только произнести слово, но даже встать с места».