Спартак — фракиец из племени медов

В его голосе не было даже оттенка укора, взгляд был спокойно сосредоточенным.

— Я сам не мог предположить, что это случится, — ответил Спартак. — Можешь мне в этом поверить.

В лице у Гортензия что-то дрогнуло:

— Я всегда тебе верил.

— Я не давал тебе оснований сомневаться во мне, благородный Гортензий.

— Ты завоевал даже доверие всемогущего Суллы.

Он смотрел на Спартака так, что нельзя было понять, упрекает он Спартака за то, что тот не оправдал этого доверия, или скорее сожалеет о роковой ошибке, погубившей это доверие. Он продолжал:

— Сулла назначил бы тебя римским наместником в Иберии. И ты, я знаю, отличился бы в борьбе с Серторием, злейшим врагом Суллы. Но ты одним ударом все разрушил. Мы считали, что у тебя уже нет ничего общего с фракийцами, кроме происхождения, которое для нас не имело значения.

Спартак ответил:

— Действительно, благородный Гортензий, то, что я совершил, непостижимо. Я не могу объяснить этого не только тебе, но и себе самому. Я многим обязан Риму, вы дали мне то, чего я нигде больше не мог получить. Но мог ли я в те краткие мгновения взвешивать на весах, что для меня Рим, и что значу я для Рима, когда фракийцы накинулись на моих легионеров с ревом, от которого я весь затрепетал, с криками, в которых я понимаю каждый звук, с проклятиями, обращенными к вам, заставившими меня испытать стыд, что я командую их врагами. И я осознал, что сейчас будут превращены в пепелища их дома, а они будут закованы в цепи и станут рабами в ваших имениях и рудниках. У меня не было времени раздумывать. И я не мог не оказаться на их стороне.

Гортензий смотрел на Спартака с непроницаемым выражением лица. Он словно окаменел.

Спартак продолжал:

— Я хорошо знаю ваши законы. Мне известно, что полагается за бегство из римской армии. И если я попытаюсь уменьшить свою вину, это не облегчит моего положения. Мне ясно, что меня ждет, и было бы бессмысленно надеяться на милость. Я пришел к тебе не для того, чтобы просить снисхождения — римские законы ни для кого не делают исключений. Я пришел к тебе только для того, чтобы ты понял, что я не совершил предательства. Ты поручился за меня и помог мне стать полноправным гражданином Рима. И я должен был объяснить тебе, почему я остался у фракийцев. Вы имеете право считать меня преступником, нарушившим военный закон. Но у вас нет права считать, что я совершил подлость.

Гортензий выслушал его и медленно произнес:

— Тебе известно, Спартак, что мы, римляне, никогда не нарушаем законов, которые создали. Потому что если закон существует, но не исполняется, значит, он не является необходимым. Мы всегда уважали себя, свою государственность, свой порядок и высшую справедливость.

— Я и без того понимаю, что закон есть закон...

— Но ты не знаешь, — прервал его Гортензий, — что римские законы служат только тому, что необходимо. И что наказание, если нужно, может быть видоизменено. У нас все ведет только к одной цели — к пользе для Рима. Тот, кто поднял руку против Рима, против его порядков, против его цивилизации, должен умереть. Но сама смерть, если думать о ней абстрактно, может быть, и не так страшна, особенно для того, кто ставит честь выше смерти. Для тысяч легионеров погибнуть за Рим в войнах, которые мы почти непрерывно ведем, — честь. Даже смертная казнь должна быть зрелищем, которое приносит пользу. Она должна быть позором для того, кто к ней приговорен, развлечением для тех, кто за ней наблюдает, и страшным предупреждением для тех, кто дерзнет поднять руку на Рим, посягнуть на устои римской державы. Мы распинаем преступников на кресте не потому, что нам, властителям, доставляет удовольствие видеть эту мучительную смерть, а потому что рабы, и не только рабы, должны из всего извлекать урок.

Спартак посмотрел на Гортензия:

— А вам не кажется, что это зрелище может будить и отвращение?

— Отвращение оно может вызвать у меньшинства — поэтов, философов, мыслителей. Нас же интересует главное — польза для государства.

— При вынесении решения о твоем наказании, — продолжал Гортензий, — были приняты во внимание твои заслуги перед Суллой. И тебе вместо казни уготовано предназначение, которым ты и в немилости будешь полезен Риму. Сулла решил послать тебя в гладиаторскую школу. Как гладиатор, который многократно рискует своей жизнью, ты многократно искупишь свою вину перед Римом, одновременно развлекая своими подвигами на арене римских граждан.

— Значит, по решению Суллы я должен встречать смерть не один, а множество раз?

— Или точнее — начинать жить не один, а множество раз. Потому что едва ли найдется человек, который тебя победит. А если найдется, это принесет новую славу Риму.

Спартак сумел сдержать вздох облегчения:

— Я думаю, что своим помилованием обязан тебе, благородный Гортензий?

— Ну, если даже... предложение это принадлежит мне... то пощадой ты обязан всемогущему Сулле.

— Ты и на этот раз принимаешь участие в моей судьбе.

— Правильней будет сказать, что Рим знает, что делает, не только награждая, но и наказывая.