Спартак — воин иного мира (СИ)

И вот случайно наткнулся на него, когда возвращался домой. Беглый раб сразу же набросился на меня, как заметил. На ходу он вытащил заткнутый за пояс окровавленный кинжал, замахнулся, ударил. Я успел увернуться от клинка, но он налетел на меня и мы вместе грохнулись на землю. Мне удалось выбить из его рук кинжал, тогда раб попытался меня задушить. С трудом скинув его с себя, я на четвереньках бросился к клинку. Когда схватил рукоятку, беглец накинулся на меня со спины, прижал к земле весом своего тела и попытался отнять оружие. Брыкаясь изо всех сил, мне удалось скинуть противника с себя. Недолго думая, я вскочил на ноги и сделал то, что требовалось: вогнал кинжал в мягкую податливую плоть. Мне оставалось только смотреть, как жизнь медленно покидает его тело, как глаза, в которых смешался ужас с презрением, становятся безжизненными и пустыми.

Когда, издав последний выдох, беглый раб замертво пал, я смотрел на остывающий труп, испытывая какое-то непонятное чувство облегчения. Страх, сжимающий мое сердце мертвой хваткой, отступил. Мне не было его жалко, я радовался его смерти — лишь приятное спокойствие медленно окутывало меня.

Гай Антоний неожиданно притих. Он посмотрел на небо, потом под ноги, словно только что пробудился ото сна и пытался понять, где находится. Выражение его опечаленного лица приобрело черты глубокой задумчивости.

— Мы крайне редко обращаемся к нашим воспоминаниям, — тихо прошептал маг, подойдя к Томасу. — По этой причине они кажутся нам блеклыми, истершимися, и не вызывают никакого отклика. Так на нас действует Илаз. В этом месте каждый отрекается от своей прошлой жизни, с надеждой ожидая перерождения. Но, когда начинаем вспоминать, мы обращаемся не к памяти нашего физического тела, а нашей души, а она, поверь, помнит все до мельчайших деталей.

— Он пережил заново этот момент?

— Да. Но Гай не просто пережил заново этот момент: он снова вкусил сладкий плод жизни, который вызвал в нем былой трепет перед нею. Это тяжелее всего для нас, ведь мы обречены на ожидание, а как ты знаешь, сынок, ожидание — худшее из мук. Особенно когда не знаешь, сколько тебе придется прождать, прежде чем случится долгожданное перерождение. Здесь не будешь сыт одной надеждой, к сожалению.

— Это еще одно испытание, да? — догадался Томас.

— Может — да, а может — нет, — тяжело выдохнул маг.

— А что вы чувствовали, когда в первый раз отняли чью-то жизнь?

— В прошлой жизни я был эльфом, а наша религия — да и вообще вся культура — строилась на том, что каждая жизнь — по-своему бесценна. В общем-то, так оно и есть, но бывают ситуации, когда приходится поступиться верой. Мы встретили армию противника в степях, где маги могли в полной мере воспользоваться своей силой. Представляешь, что творилось на поле боя, когда наши войска схлестнулись с вражескими? Ты просто перестаешь понимать, где твой друг, а где — враг. Звон стали, глухие удары о щиты, треск дерева, крики солдат — все эти звуки смешались в ужасную какофонию для нас и прекрасную мелодию для смерти. Никто не слышал стонов умирающих.

Мы сражались почти целый день. Многие из нас выбились из сил, немногих сразили стрелы и заклинания вражеских магов. В воздухе витал смердящий запах смерти и горелой плоти. Я до сих пор помню, как бродил среди трупов, ища раненных, которых можно было спасти. Пару раз мне пришлось даже добить выживших солдат противника: их спасло то, что они были погребены под телами соратников и врагов. Сражение ожесточило меня, поэтому без особого сожаления перерезал мечом им глотки.

Что я чувствовал, когда отнимал жизни? Горечь, отвращение, уважение. Они смотрели на меня с вызовом, зная, что в данный момент я был судьей и палачом. И за это их стоило уважать, ведь они встречали смерть гордо, как подобает мужчине и воину. Я испытывал горечь от осознания ничтожности наших жизней. Мы, эльфы, верили в ее ценность, когда остальные народы смотрели на нее с точки зрения выгоды, как прожжённые торговцы. Ценность твоей жизни определялась тем, насколько ты полезен обществу и какое место занимаешь в нем — ни меньше, ни больше.

Что же касается отвращения, то кому понравится собственноручно делать грязную работу? Никто из убитых мною не приходил во снах, моя совесть была чиста: я делал то, что должен был. Либо ты, либо тебя — таков мир, сынок, — закончил рассказывать маг, натянуто улыбаясь.

— Мудрец прав, — неожиданно заговорил римлянин. — Каждый из нас должен решить, что он готов сделать ради того, чтобы вернуться домой, защитить родину или близких. Если ты знаешь, что завтра твой враг изнасилует твою мать, жену или дочку, ты бы позволил ему уйти живым? Конечно же, нет!

— А если мне понравится убивать? — громко воскликнул Томас, не понимая, почему они с такой легкостью говорили о столь тяжелом деянии.

— Не понравится, — уверенно возразил римлянин.