Спасение на воде

Заграждение было уже близко, но, к счастью, появилась женщина, стала крутить ручку, и преграда отъехала. Никита не обратил на это ни малейшего внимания, а продолжал так же серьезно орать про ботинки и вдруг выхватил у меня штурвал, стал разворачивать, крича, что надо плыть за ботинками обратно.

Мы чуть не врезались в берег, я стал крутить обратно, и так, зигзагами, мы вдруг выехали на прекрасную ширь Волхова. Голубой высокий собор, разлив при впадении в Ладогу… Там была тьма, холодный ветер.

На мачте трещал флаг — штормовое предупреждение.

Никита затих. Мы переплыли Волхов — к белому резному столбу на булыжном холме — продолжению канала.

Я демонстративно оставил руль, ушел в каюту.

А я еще представлял, как Никита будет хвалить меня за небывалый переход (сто километров), а вместо этого был обвинен в краже ботинок! Я лежал на диване, бежали солнечные блики воды на потолке, потом нас подняло и опустило на волне буксира, потом наклонило вбок, пошли удары — Никита обходил очередной плот.

Обида все не проходила. Вздыхая, я лежал на диванчике, подбрасывая в руке большой апельсин.

«Сейчас как залимоню апельсином!» — дрожа, думал я.

Так, все еще обиженный, я уснул. Потом вдруг проснулся, вылез на палубу…

Мотор стучал уже в полной темноте. Иногда, на повороте, фара освещала строй тихих неподвижных деревьев на берегу.

Потом канал вдруг раздвоился, потом наш рукав разошелся на три, пошли островки с деревянными домами.

Потом мы увидели какие-то мостки, зачалились и, ни слова не говоря друг другу, легли спать.

… Проснувшись утром, я вылез наверх. Никита уже стоял на корме. Кругом был туман, туман, в тумане — темные крыши домов.

— Да-а-а? Где это мы? — сказал Никита, явно ища примирения.

Я пожал плечами.

Мы спустились в каюту, зажгли газ, поставили чайник.

Мы долго сидели молча, глядя на синий гудящий кружок газа.

— Чайник долго не кипит в двух случаях, — наконец не выдержав, сказал я, — когда воды слишком много…

— И когда ее совсем нет, — усмехнувшись, сказал Никита.

Он снял крышку чайника, заглянул и, взяв чайник, вылез наверх.

— Да-а… полная неясность! — возвращаясь с плещущим чайником, сказал он. — Нормальный человек, точно, в такое уж положение бы не попал!

— Во всяком случае — на Шереметевскую отмель бы не налетел!

— И нашел бы по дороге несколько пар ботинок, — улыбаясь, сказал Никита.

Туман начал уже рассеиваться. На мостки вышла женщина, поставила ведра, гулко брякнув дужками.

— Скажите, как место называется? — спросил Никита.

— Свирица, — сказала она.

Мы посмотрели по карте — мы находились при впадении реки Паши в Свирь. Из тумана по берегам появилась Свирица. Оказалось, что мы зачалились довольно точно, — на берегу стоял домик, и белыми буквами на голубом было написано: «Буфет».

Мы влезли наверх, греясь, уселись на деревянном крылечке.

— Чего сидите? — подошла женщина с ведрами. — Все равно раньше десяти не открою!

— А мы и не надеемся! — буркнул Никита.

— А почему? — вдруг сказала она. — Напрасно!.. Могу открыть.

Она достала из передника ключ, отперла, и мы вошли. Свежевымытый пол, зеленые стены, спирали желтых мушиных липучек с потолка.

— Ну, помогите-ка мне! — сказала женщина.

Мы принесли еще два ведра воды — для мытья кружек, вбили в пивную бочку кран.

— О, Порфирьевна, уже открылась? — послышалось снаружи.

— Открылась, открылась! — сказала она.

— Скорей надо к Николаю бежать! — сказал голос.

Буфет быстро наполнялся людьми (была суббота). Все тут знали друг друга, громко переговаривались, в зале стоял сплошной гул, вырывались только отдельные слова.

Длинный парень, прищурив глаза, говорил соседу, загибая пальцы:

— Белых десять баночек закатал — так? Рыжиков четыре баночки — так?

Старик с седой щетиной говорил, добродушно улыбаясь:

— Поймал на удошку што грамм ошетрины… — и хохотал.

Рядом человек в зимней шапке и ватнике настойчиво говорил соседу:

— Я король плотников. Понял? Король плотников…

Он повторил это много раз, и я неожиданно серьезно подумал: «А что? Снимет зимнюю шапку — и под ней окажется корона!»

За нашим столом сидел маленький человек со сморщенным темным лицом.

— Слышь-ка, слышь-ка, — быстро говорил он, — Юрий Иваныч Боровов — это я. Механик на буксире «Путейском», слышь-ка!.. На «Путейском»! Бакен там поправить, с мели кого стащить… Слышь-ка, слышь-ка… из Ленинграда?.. У меня там сын — министр.

— А разве есть в Ленинграде министры?

— Слышь-ка, слышь-ка… Ее-е-есть!

— Юрий Иваныч, — спросил я, — а можно сейчас на Ладоге в шторм попасть?

— Слышь-ка, слышь-ка… мо-ожно! — успокаивающе сказал Юрий Иваныч.

Мы пошли на теплую деревянную пристань, где сидело много народу с вещами. Сухонькая старушка сидела, сдвинув с головы на шею платок. Потом она развязала мешок, из мешка сразу высунулась голова петуха.

— Слышь, бабка, — сказал парень, — оштрафуют тебя за птицу!

— А чего меня штрафовать! — сказала она. — Пусть его, — показала на петуха, — штрафуют!

— А не заблудишься в городе-то?

— А может, и заблужусь! — беспечно сказала она. — В прошлый раз приехали — и метро никак не найдем! Бегаем по плошшади туды-сюды!