Спасение на воде

Я вдруг ясно почему-то представил, как именно она бегает.

— Ждать-то не надоело? — спросил кто-то (старушка явно стала центром внимания).

— А што не ждать? — сказала она. — Я и кружку пива выпила!

Все вокруг заулыбались, и я вдруг почувствовал, что тоже улыбаюсь. Не хотелось вставать с теплой земли, на которой мы сидели, усыпанной крупными деревянными щепками и стружками, но пора было плыть дальше. Мы слезли в катер и по узкой протоке вышли на широкую Свирь.

Мы шли весь день. Я стоял на деревянной палубе в шерстяных носках, держа штурвал. На широком разливе, далеко впереди, стояли белые и красные бакены, как фишки на поле игры. В тучах образовался высокий колодец. Я был счастлив, что веду катер.

Я вел до самой темноты, потом уговорил Никиту оставить меня и на ночь за штурвалом. Я зажег ходовые огни по бокам рубки. От них моя правая рука стала красная, левая — зеленая.

Стало темно, нужно было идти по створам — парным огонькам на берегу. Надо, чтоб огоньки эти совпали, и идти так, чтоб они не расходились. И искать в это время следующую пару огоньков. Рядом раздавалось адское клокотанье воды в камнях, но это вроде бы неважно, если идешь правильно по створам. Долгое время ничего не было, кроме огоньков, маленьких и тусклых, на невидимых берегах. Потом я вдруг увидел на абсолютно темном берегу одиноко стоящий огромный, пятиэтажный, дом, с большими, ярко освещенными окнами. Я испугался, я никак не мог понять, откуда вдруг этот дом в совершенно пустынной (по карте) местности, и вообще — что это такое? Фабрика?.. Но почему так тихо?

Тут, по створам, я свернул резко влево и вдруг увидел, что дом этот в полной темноте стоит на моем пути. Сердце стучало в самом горле, и только подплыв совсем близко, я понял, что это идет пассажирский корабль.

Потом, после долгих часов тьмы, вдруг показалось много огней на разной высоте — на кранах, на кораблях, — и я по карте понял, что мы проходим Лодейное Поле. Мы прошли под длинным высоким мостом с огоньками. Проснулся Никита, и я пошел спать. Расстилая на диванчике постель, я отодвинул слегка занавеску — посмотреть в окно на прощанье, и мне показалось, что кто-то заклеил окна бумагой.

Я выглянул на корму и еле увидел ноги Никиты. Мы двигались в абсолютном тумане! Я вылез, одежда сразу насквозь промокла. Не было видно даже мачты.

— Зайдем за первый бакен и встанем! — сказал Никита.

Слова доходили глухо, как в вате.

Вдруг из тумана, совсем рядом, показалось что-то черное… Деревья! Мы шли на берег!

— Якорь! — закричал Никита, вырубая двигатель.

На ощупь, не видя, я добрался до носа, сбросил якорь, стал спускать цепь. Но слабины все не было — нас несло, якорь не цеплялся, скреб по каменному дну. Я выпустил всю цепь и вернулся к Никите. Он зажег на мачте стояночный огонь, в сплошном тумане он казался маленькой свечкой. Вдруг мы увидели две больших наших тени — на облаке, в котором мы сейчас были.

— Брокенское чудовище! — глухо услышал я голос Никиты. — Вот уж не думал, что кончу жизнь Брокенским чудовищем!

Он развел руками — и страшная тень сделала то же самое. Стояночный огонь на мачте образовывал шатер света около метра, а дальше, сверху и с боков, мы были накрыты словно серой ватой. Причем в этом облаке проходили другие облака, более густые. Одно такое облако — огромное, вертикальное — быстро и бесшумно, без малейшего ветра, двигалось на нас. Было так страшно, словно мы находились на Юпитере. Густое облако, развеваясь, подходило все ближе, вот оно уже подошло, а мы перестали видеть друг друга.

— Вот это да! — услышал я голос Никиты. — Колоссально!

Было совсем тихо, только рядом слышалось клокотание воды в камнях. Потом мы услышали стук двигателя.

— Прямо на нас прет! — услышал я голос Никиты.

Я схватил в рубке колокольчик и стал звонить. Двигатель сразу заглох, и послышался грохот спускаемой с большой высоты якорной цепи.

— Кто тут? — спросил голос совсем рядом.

— Рыбаки, — сказал Никита.

— Рыбаки ловили рыбу, — насмешливо сказал другой голос…

По часам было уже восемь утра, но туман и не думал рассеиваться. Мы спустились в каюту, задвинули переборку, но продолжали и там дрожать от холода и сырости. Никита вдруг озабоченно полез под сиденье и выдернул оттуда старый замасленный ватник.

— На-ка, прикинь, — он кинул мне ватник.

Рукав у ватника был оторван, торчала вата. Я вдруг развеселился. Ни слова не говоря, я полез в свой рюкзак, вытащил детский еще свой свитерок, который мама зачем-то (мало ли что!) мне положила…

— На-ка, прикинь! — я кинул его Никите.

Никита захохотал.

— На-ка, прикинь! — он кинул мне свой огромный резиновый сапог.

— На-ка, прикинь! — я кинул ему свою резиновую кеду.

— На-ка, прикинь! — он кинул мне подушку.

— На-ка, прикинь! — я кинул ему чайник (в чайнике так и осталась вмятина).

— На-ка, прикинь! — он кинул мне кастрюлю.

Мы кидали друг другу разные предметы, повторяя: «На-ка, прикинь!» — и хохотали.

— … Ну, все, хватит!

Тяжело дыша, мы вылезли наверх.

Туман понемногу расходился — вдруг открывался кусок берега, освещенного солнцем, потом бесшумно летел новый клок тумана и все занавешивал.