Спасенная красота. Рассказы о реставрации памятников искусства

В письме Юрию Репину в 1937 году Ефим Васильевич спрашивал: «Мальчики уже выросли? Что делают, где учатся? Какие возрастают человеки?» В самом этом возвышенном стиле — «возрастают человеки» — тот высокий смысл и то трудно оценимое значение воспитания, которые придавал ему Честняков. Не случайно в Кологриве художнику выдали справку: «Ефим Честняков — воспитатель».

В одном из своих стихотворений он написал: «И славы не нужно, и мнения в мире людей, и мила мне одна лишь улыбка детей». Они смотрят с каждого полотна художника. Он словно бы их глазами глядит на мир — светлыми, пытливыми, увлеченными. Их устами разговаривает с нами со свойственной детям искренностью и непосредственностью. Через детские образы, посредством детского восприятия донося до нас свои мысли и идеи. О благе коллективного труда, который человек должен познавать с раннего детства, потому что только в нем рождается изобилие — как в «Чудесном яблоке», которое везли из лесу общими силами все, от мала до велика, и которым наелась вся деревня: ели сырым и печеным, и в киселе, и перемерзлым, и хватило на всю осень и зиму и до самой весны. О мире, так нужном всем добрым людям на земле и, прежде всего, детям — в картине «Мир». О талантливости русского человека, так поэтично рассказанной художником в полотне «Слушают гусли».

...Посреди импровизированного концертного зала — полуразрушенного деревенского сарая — гусляр. Босой, в домотканой рубахе. Крестьянский сын. Закрыв глаза, он перебирает струны гусель... Вокруг — слушатели: старуха с внучатами, деревенские ребятишки, взрослые. Одни задумались, упоенные звуками, другие глядят на гусляра зачарованно. А гусли под его пальцами словно пяльцы, на которых вышивает он узоры из звуков. Те, кто сзади, тянут шеи, становятся на цыпочки, чтобы взглянуть на волшебника, которому покорились эти звуки. Старик закрыл глаза — весь ушел в переливы гусель. «Люди музыки хотят... И улыбка играет на лицах. И музыка скромная баюкает их, и струны души говорят и играют, и музыка манит куда-то, к творчеству, к жизни зовет...»

Вся живопись Честнякова певуча. То слышишь удалую плясовую, то свадебную величальную, то протяжную лирическую песню. Но «Слушают гусли» — не песнь, а музыка. Ты уносишь ее в себе, уходя от полотна, она рождает в душе целый мир, словно окрыляет, укрепляет веру в силу искусства, кисти Мастера. Какое вдохновение руководило кистью и сердцем Честнякова, когда писал он своего гусляра?..

В письме И. Репину он рассказывал, что, работая над этюдом к картине, «трепетал над каждым мазочком». Разговор шел об этюде, не дошедшем до нас, он пропал еще при жизни художника, о чем Ефим Васильевич и сожалел в письме. А как хотелось бы сейчас взглянуть на этот этюд! Мне кажется, во всем творчестве Честнякова нет ни одной картины, написанной без душевного трепета. Какой же была та, о которой сам художник отзывался столь высоко?..

А. М. Горький назвал русское искусство сердечным искусством. К Честнякову это можно отнести прежде всего. Он писал сердцем: и о том, что сердцу дорого, и для тех, кто сердцу дорог. Ведь все свое творчество он посвящал непосредственно тем людям, среди которых жил и которых любил. Служил крестьянину, жившему рядом, а не отвлеченно — человечеству. Сегодняшнему дню — а не времени вообще. Это было главным для него. И о будущем мечтал не обобщенно, а работая на него ежечасно. И в этом смысле он был рыцарем. Без всякого оттенка иронии, который проскальзывает в его строках:

И проказ же наш Ефимко,
Рыцарь сказочных чудес,
Умудрился невидимкой
В сказке жить — всегда и весь...

Он — рыцарь искусства. Рыцарь красоты. Рыцарь народа, деревни, которой прослужил всю свою жизнь. Ради нее он отказывался быть «поставщиком для городских музеев и театров», создавать себе имя, выставляя работы на «Мир искусства», как советовал И. Репин, в Парижском салоне. «Считаю свои вещи не туда относящимися, — замечает он. — Цели не те...»

Е. Честняков. Феи. До реставрации.

В набросках одного из драматургических произведений Честнякова художник Радугин (несомненно, автобиографический персонаж) беседует с вымышленным царем Форараем.

Ц а р ь. Поступай придворным художником к нам. Все тебе будет: роскошное помещение, поезжай куда хочешь, бесплатно, и делай что желаешь в своем художестве...

Р а д у г и н. Если б при нашем селенье... У меня тут многолетнее дело.

Он не мог изменить той «великой братии», которая стояла за ним — крестьянам. И не хотел, хотя и мог, зарабатывать, обслуживая их рисованием портретов. Он был художник с «богатым жизненным содержанием души», которая не допускала «оскудения и глухоты к окружающему миру», постоянно требовала «свежей струи жизни» и «впечатлительного к ней интереса». «Чтобы работать так деликатно, как искусство, надо жить, кипеть светлым, светлым ключом», — писал художник.