Спасенное сокровище

Отто хорошо знал только Мансфельд, его рудники и заводы. Но он знал и другое: в Руре, в Саксонии, в Баварии таких, как он, Август, Геллер, как Вальтер Гирт, неисчислимое множество. И все они сливаются в нерушимое боевое единство, в Коммунистическую партию Германии.

И все это вдруг должно исчезнуть?

Под свинцово-серым покрывалом неба мягко плыли темные облака, они плыли так низко, что, казалось, задевали за высокие терриконы. Холодный воздух беспрестанно дрожал от гула тросов рудничных подъемников. Там, внизу, на глубине восемьсот метров под землей, забойщики вонзают в породу отбойные молотки, навальщики наполняют вагонетки. Все это сильные, молчаливые люди. И в их сердцах продолжает гореть свет. Отто Брозовский глубоко вздохнул. Пусть беснуются коричневые убийцы! Мы, партия, подобны могучему дереву, и наши корни глубоко уходят в народ. Ибо мир и свобода написаны на наших красных знаменах.

— Мы победим, Петер. Они никогда не сломят нас, — твердо сказал Брозовский. — Но теперь настало трудное время. Кто знает, что нам еще суждено пережить? Для того, чтобы быть настоящим коммунистом, нужно иметь много мужества. Если бы твой отец был жив, он бы не пал духом. А ты? — Он крепко сжал Петеру руку: ему хотелось, чтобы мальчик понял, как он его любит.

— Я тоже, — не задумываясь, ответил Петер.

Они молча продолжали идти рядом. Один — несгибаемый, стойкий, уже закаленный в борьбе боец. Другой — совсем еще мальчик, сын горняка, погибшего на шахте.

Небо, из свинцово-серого ставшее черным, опускалось все ниже на суровые уступчатые терриконы Мансфельда.

Петеру все вокруг казалось чужим и зловещим. Он озяб. Чтобы прервать молчание, он спросил по-мальчишески звонко:

— Дядя Брозовский, а фашизм еще долго продержится?

Но не получил ответа.

Арест

В этот мартовский вечер 1933 года стемнело раньше обычного. Неясные контуры терриконов слились с затянувшими небо снежными облаками. Во дворе рудника «Вицтум» зажглись огни.

Сумерки спустились на улицы и переулки Гербштедта, нависли над крышами домов и прокрались в спальню Брозовских. Минна Брозовская, лежа в постели под толстой пуховой периной, кряхтя растирала замерзшие ноги.

Она только что вернулась из хлева, где кормила скотину; правда, Отто запретил ей это. Каждый день, уходя, он говорил: «Ты больна, тебе надо лежать, я все сделаю сам, когда вернусь». Но ведь у него и без того хватало забот. И стоило ему уйти, как она накидывала платок, брала палку и, ковыляя, совершала свой ежедневный обход: от ослика Луше к козе, от козы к поросенку, от поросенка к кроликам и курам.

Отто возвращался домой поздно. Он никогда не рассказывал, где был, и она никогда его ни о чем не спрашивала.

С тех пор как к власти пришел фашизм, жизнь ее переменилась. На душе и без того было тяжело, а тут еще у Отто появились секреты. «Иначе нельзя, — оправдывался он. — Ведь и у стен есть уши».

И она смирилась.

Лежа в постели, Брозовская смотрела, как в наползающих сумерках словно растворяются предметы: спинка кровати, сундук, шкаф, теряя очертания, расплывались во мгле. Матушка Брозовская задремала.

Вдруг она вздрогнула. Ей послышалось, будто внизу кто-то тихонько постучал. Она прислушалась. Все было тихо. Но опять… Кто это может быть? Раньше она не пугалась, когда к ним стучали.

Заскрипели половицы, кто-то быстрыми, легкими шагами поднимался по лестнице. Брозовская затаила дыхание. Снова тишина, потом осторожный стук в дверь.

— Войдите! — крикнула она.

Дверь, скрипнув, приоткрылась.

Черная щель становилась все шире, но никто не появлялся. Матушке Брозовской стало страшно. Ей показалось, что она слышит чье-то дыхание.

— Кто там? — спросила она шепотом.

— Это я, тетя Брозовская, — раздалось еле слышно.

— Ты, Петер?

Из-за высокой спинки кровати вынырнул Петер. В полутемной комнате круглое личико мальчика казалось совсем белым. В волосах у него еще сверкали тающие снежинки.

Петер запыхался. Пока он бежал сюда, он думал, что сразу же скажет все, что нужно. Но он представлял себе это совсем иначе. Он ждал, что Брозовские будут сидеть на кухне и что дядя Брозовский тоже будет дома. А здесь оказалось темно и пусто. И вот он стоит перед тетей Брозовской, которая лежит больная в постели. Да к тому же он ее еще и напугал. Петер смущенно комкает шапку.

— Что случилось, Петер?

— Они идут сюда, тетя Брозовская.

— Кто идет?

— Нацисты.

— Штурмовики? — Брозовская испугалась. — Их много?

— Шестнадцать человек, все с револьверами и в касках. Один идет впереди и кричит: «Пошли за Брозовским!» Он пьяный.

«Какое счастье, что его нет дома», — подумала Минна Брозовская.

На улице послышался четкий стук сапог по мостовой, гулко отдававшийся в вечерней тишине.

— Отделение, стой! Троим занять вход во двор!

Брозовская с ужасом посмотрела на темное окно, за которым прозвучал этот пьяный голос, суливший беду. Потом обвела взглядом комнату. «Боже мой, — вспомнила она, — ведь у нас за шкафом знамя из Кривого Рога».

— Лишь бы они не нашли знамя, Петер! — прошептала она.