Спаси меня, вальс

Они обменялись этими фразами и отказались от табльдота, заказав веронские пирожные на лужайку, похожую на кружевную занавеску в Версале, цыпленка и лесные орехи из Фонтенбло, чьи леса одеты в напудренные парики. Диски зонтиков распускались в предместьях террасы, под журчащий лепет вальса Шопена. Отойдя немного, Найты уселись под мрачными мокрыми вязами, под похожими на карту Европы вязами, под потертыми на концах, как зеленовато-желтая шерсть, вязами, под тяжелыми, тесно сгрудившимися, словно лозы терпкого винограда, вязами. С континентальным аппетитом они заказали дождь и стали слушать жалобы кентавра на дороговизну копыт. Меню было украшено мещанскими цветочками, длинными гроздьями конского каштана и четкими розовыми бутонами, наверное, идущими под портвейн. Американцы всегда обозначали, кто они, но лишь вначале, словно это непременная экспозиция, ключ от музыки, звучащей в минорных тонах воображения. Им казалось, что все французские мальчишки обязательно должны быть сиротами из-за своих черных костюмчиков, а те, кому было неведомо слово «благоразумие», думали, будто французы считают их сумасшедшими. Все американцы пили. Американцы с красными ленточками в петлицах читали газеты и пили на боковых дорожках, американцы, получавшие советы о скачках, пили на лестничном марше, американцы с миллионом долларов и постоянными услугами массажистов пили в своих номерах в отелях «Мерис» и «Крийон». Другие американцы пили на Монмартре «pour le soif» и «contre la chaleur», и «pour la digestion», и «pour se guérir»[67]. Им нравилось, что французы считают их сумасшедшими.

В течение года на алтарях Нотр-Дам-де-Виктуар увядали во имя удачи цветы на пятьдесят тысяч франков.

— Как знать, может быть, что-то произойдет, — сказал Дэвид.

Алабама ничего такого не хотела, однако пришел ее черед покорно молчать — у них было негласное соглашение насчет чувств друг друга, почти математически просчитанное, как комбинация цифр на сейфе, которое предполагало обоюдную свободу.

— Я хочу сказать, — продолжал Дэвид, — даже неплохо, если кто-нибудь напомнит нам, что мы чувствовали и о чем немного забыли, может быть, это освежит наши чувства.

— Я понимаю. Жизнь стала походить на какой-то вымученный фокстрот.

— Точно. Увы, поскольку я очень занят, то не могу повсюду успевать и там, и там, и там.

«Мама сказала „да“, и папа сказал „да“» звучало со всех французских патефонов. «Ариэль» перелетел с титула книги на три проволочки на крыше дома. Что это значит? Сначала был такой бог, который из мифа перекочевал к Шекспиру — и никому до этого не было дела. Но имя запомнилось: «Ариэль!» Дэвид с Алабамой даже не обратили на эти метаморфозы внимания.

На такси, доставлявшем солдат к Марне[68], они поспешно объездили все примечательные парижские закоулки и остановились у дверей отеля «Георг V». Там в баре атмосфера была несколько угрожающей. Безумные имитации Пикабии[69], черные линии и круги рассчитанной на успех попытки изобразить сумасшествие на сей раз эксплуатировали начинку корабля, отчего возникало ощущение, что ты втиснут в корсет слишком малого пространства. Бармен покровительственно оглядывал собравшихся. Мисс Экстон была его давней клиенткой и всегда приглашала кого-нибудь нового на свои вечеринки; ему ли не знать мисс Дикки Экстон? В его баре она пила с того самого вечера, когда застрелила своего любовника, в отеле «Гар де л'Эст». На этот раз новенькими были Алабама и Дэвид.

— Мадемуазель Экстон окончательно оправилась от своих неприятностей?

Мисс Экстон с завораживающей язвительностью ответила, что все осталось позади, и приказала побыстрее подать ей коктейль с джином, черт побери. Волосы на голове мисс Экстон стояли торчком, словно она, болтая по телефону, машинально накручивала их на карандаш. Своими длинными ногами она твердо ступала по земле. И в нужный момент умела нажать на акселератор вселенной. Говорили, что она спала с негром. Но бармен не верил слухам. Он не представлял, как бы ей удалось урвать время между белыми джентльменами — иногда и боксерами тоже.

Мисс Дуглас другое дело. Она — англичанка. Никто не знал, с кем она спит. О ней даже не писали в газетах. Конечно, у нее водились деньги, а с ними хранить тайну куда сподручнее.

— Как обычно, мадемуазель? — с заискивающей улыбкой спросил бармен.

Мисс Дуглас устремила на него свои ясные очи. Она была самой сутью черного шика, сплошь терпкий, темный аромат. Сама же бледная и прозрачная, она удерживалась на земле, единственно благодаря путам весьма условного самоконтроля.

— Нет, друг мой, на сей раз виски с содовой. Хересовый флип больше не для моего живота.

— Есть одно средство, — сказала мисс Экстон. — Кладешь шесть энциклопедий на живот и вслух повторяешь таблицу умножения. Через несколько недель живот у тебя становится до того плоский, что прилипает к спине, и ты начинаешь жизнь в обратном направлении.

— Ну, конечно, — отозвалась мисс Дуглас, ударяя себя по узлу кушака, под которым ее тень поднималась, словно свежие булочки на сковородке, — лишь одно действует наверняка…