Спаси меня, вальс

И она прошептала что-то на ухо мисс Экстон, и обе женщины громко засмеялись.

— Прошу прощения, — весело произнесла Дикки, — в Англии это подают в стаканах для виски.

— Никогда не пробовал никаких снадобий, — без всякого энтузиазма и даже несколько смущенно признался мистер Гастингс. — С тех пор как у меня язва, я ничего не ем, кроме шпината, поэтому никогда не выгляжу хорошо.

— Мрачная еретическая диета, — замогильным голосом прокомментировала Дикки.

— Я добавляю в шпинат яиц, ем его с крутонами, иногда с…

— Ну же, дорогой, — перебила его Дикки, — вам нельзя волноваться. Мне надо заботиться о мистере Гастингсе, — ласково пояснила она. — Он только что вышел из психиатрической лечебницы и, когда нервничает, не может сам одеться и побриться, предварительно не послушав патефон. Когда это происходит, соседи запирают его, поэтому мне надо заботиться, чтобы он не нервничал.

— Наверно, в этом много неудобств, — пробормотал Дэвид.

— Увы, да — особенно когда едешь в Швейцарию и тащишь с собой все пластинки, да еще заказываешь шпинат на тридцати семи языках.

— Уверена, мистер Найт, вы поведаете нам рецепт, как оставаться молодым, — заявила мисс Дуглас. — Ему на вид лет пять.

— Он может, — поддержала ее Дикки, — точно, может.

— Вы о чем? — скептически переспросил Гастингс.

— В этом году власть в руках женщин, — ответила Дикки.

— Мистер Найт, вас интересуют русские?

— О, очень, — сказала Алабама. — Мы любим их.

У нее было ощущение, что она молчит уже несколько часов, и все от нее тоже чего-то ждут.

— Нет, — возразил Дэвид. — Мы не очень-то знакомы с музыкой.

— Джимми, — перехватила Дикки инициативу, — должен был стать знаменитым композитором, однако ему приходилось пить через каждые шестнадцать тактов контрапункта, чтобы оградить себя от провала, и его мочевой пузырь не выдержал.

— Я не смог, подобно другим, принести себя в жертву успеху, — недовольно проговорил Гастингс, предполагавший, что Дэвид так или иначе продал себя.

— Естественно. Все вас и так знают — как человека без мочевого пузыря.

Алабама почувствовала себя чужой в этой компании — за неимением особых талантов и достоинств. Сравнивая себя с элегантной мисс Экстон, она возненавидела тайную основательность, дикарскую самодостаточность своего тела — ее руки были длинны, как Сибирская железная дорога на карте. Рядом с невесомым нарядом мисс Дуглас ее платье от Пату казалось слишком широким и плотным. Из-за этой мисс Дуглас Алабаме казалось, что ее шея блестит, будто смазанная кольдкремом. Сунув пальцы в соленые орешки, Алабама угрюмо сказала бармену:

— Наверно, люди вашей профессии упиваются до смерти.

— Нет, мадам. Правда, раньше мне нравился коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока, но это было до того, как я стал знаменитым.

Гости высыпали в парижскую ночь, как игральные кости из цилиндра. В розовом свете уличных фонарей небо, пробивавшееся резными фестонами сквозь деревья, казалось бронзовым: эта магия цвета и света, из-за нее тоже сердца американцев начинают биться быстрее при упоминании Франции; для них парижские фонари все равно что цирковые огни для малышей.

Такси ехало вдоль бульвара рядом с Сеной. Кренясь то в одну, то в другую сторону, они миновали ажурный и массивный Нотр-Дам, перекрывающие реку мосты, пахучие, высушенные солнцем парки, норманнские башни Министерства иностранных дел, скользя то вперед, то назад, как ролик с кинохроникой.

Иль-Сен-Луи скрыта за множеством старых дворов. Подъездные дорожки вымощены черно-белыми ромбами коварных бубновых королей, и окна рассечены решетками. Выходцы из Ост-Индии и Джорджии служат в здешних апартаментах, выходящих на реку.

К Дикки они приехали едва ли не за полночь.

— Поскольку ваш муж художник, — сказала она, открывая дверь, — то мне захотелось, чтобы он встретился с Габриэль Гиббс. Сейчас. Вы ведь слышали о ней?

— Габриэль Гиббс, — повторила Алабама. — Конечно, слышала.

— У нее не все дома, — как ни в чем не бывало продолжала Дикки, — но она очень красивая. Особенно если с ней не разговаривать.

— У нее потрясающее тело, — вставил свое слово Гастингс, — как белый мрамор.

Внутри никого не оказалось; на столе остывал омлет; нарядная накидка кораллового цвета украшала кресло.

— Qu'est-ce que tu fais ici?[70] — слабым голосом проговорила мисс Гиббс из ванной, когда Алабама и Дикки появились на пороге святилища.

— Я не говорю по-французски, — ответила Алабама.

Длинные светлые пряди закрывали лицо девушки, серебристый комок, весь в блестящих пупырышках, плавал на дне толчка. У нее было такое безмятежное лицо, словно у только что законченного мастером манекена.

— Quelle dommage[71], — лаконично отозвалась Габриэль Гиббс. Двадцать бриллиантовых браслетов звякнули, ударившись о толчок.

— Неужели? — с философским спокойствием произнесла Дикки. — Габриэль не говорит по-английски, когда она пьяна. Алкоголь делает ее снобкой.

Оценивающий взгляд Алабамы скользнул по девице; казалось, все ее тело состоит из тщательно выбранных в магазине безупречных частей.