Спаси меня, вальс

В студии не было богачек, только Нордика. Она приезжала на уроки в «роллс-ройсе» и занималась вместе с Аласией, у которой тоже был высокий статус, поскольку она окончила престижный колледж — «Брин Мор». К тому же Аласия обладала житейской хваткой. Она увела его высочество у Нордики, однако Нордика не пожелала расстаться с деньгами, и они как-то мирились друг с другом. Нордика была на удивление красивой блондинкой, а Аласия сумела растрогать милорда. Нордика трепетала от восторга, подчас хмельного, который она старалась подавить, — балетные говорили, что от этих ее восторгов страдают костюмы. Ей не удавалось, так она трепетала, ровно ехать по улице, и подруге приходилось изображать якорь, чтобы та вовремя давила на педаль автомобиля. Они обе однажды пригрозили мадам уходом из студии, потому что Стелла спрятала полупустые банки с креветками за их зеркалом, и они там постепенно протухали. И при этом Стелла твердила, что вонь такая из-за грязной одежды. Когда же девушки нашли креветки, они не пожалели бедняжку Стеллу, которой так нравилось, когда шикарная Нордика и ее подруга находились в классе, ибо они были почти что публикой.

— Polissonne![96] — сказали они Стелле. — Ни к чему есть креветки дома, а уж здесь они и вовсе смердящая бомба.

У Стеллы была настолько крошечная комната, что свой чемодан ей приходилось держать на подоконнике, оставляя наклонное окошко этой мансарды полуоткрытым. Она бы задохнулась там со своими креветками.

— Ничего, — утешила ее Алабама. — Я свожу тебя к «Прюнье» поесть креветок.

Мадам сказала Алабаме, что она будет дурой, если в самом деле поведет Стеллу есть креветок к «Прюнье». Мадам могла по пальцам пересчитать дни, когда она и ее муж вместе ели икру среди мясных ароматов на улице Дюфо. Для мадам несчастья всегда ассоциировались с устричным баром — за революциями с неизбежностью следуют экскурсии к «Прюнье», нищета и трудные времена. Мадам была суеверна; она никогда не одалживала булавки и никогда не танцевала в фиолетовом платье, и в ее сознании соединились беда и рыба, которую она обожала, но редко могла себе позволить. Мадам очень боялась искушений роскоши.

От шафрана в буайбесе у Алабамы вспотели щеки, и вино «Барзак» потеряло вкус. Во время ланча Стелла беспокойно ерзала за столом и что-то прятала в салфетке. На нее ресторан «Прюнье» не произвел такого впечатления, какого ждала Алабама.

— «Барзак» — монастырское вино, — равнодушно заметила Алабама.

Втайне Стелла что-то ловила в супе, словно искала мертвое тело. Все ее внимание было поглощено этим, и она не могла даже говорить.

— Ма шер, какого черта ты там шаришь?

Алабаму взбесило то, что Стелла не выказывает большого восторга, и она зареклась водить бедных девушек в места, где бывают богатые люди, пустая трата денег.

— Ш-ш-ш! Ма шер Алабама, я нашла жемчужины — целых три, и такие крупные! Если официант узнает, то потребует жемчужины обратно, поэтому я спрятала их в салфетке.

— Правда? Так покажи.

— Когда мы выйдем на улицу. Уверяю вас, я не шучу. Теперь мы разбогатеем, у вас будет свой балет, а я буду в нем танцевать.

Они молча доели ланч. Стелла так разволновалась, что не стала даже бессмысленно сопротивляться, когда Алабама заплатила и за нее.

Выйдя на улицу, где уже смеркалось, она осторожно развернула салфетку.

— Мы купим мадам подарок, — радостно произнесла Стелла.

Алабама осмотрела желтые шарики.

— Это глаза лобстеров, — уверенно проговорила она.

— Откуда мне было знать? Я же их никогда еще не ела, — потерянно отозвалась Стелла.

Только представить, что живешь с единственной надеждой найти жемчужины — случайное богатство в случайной похлебке! Все равно что оставаться ребенком, который все время смотрит под ноги, выискивая оброненную кем-то монетку — только детям не надо покупать хлеб, изюм, аптечку на монетки, найденные на тротуарах!

День в студии начинался с уроков Алабамы.

В этой холодной казарме горничная скребла пол, отчаянно кашляя. Женщина совала пальцы прямо в пламя керосиновой лампы, чтобы отщепить сгоревший фитиль, и даже не обжигалась.

— Бедняжка! — сказала Стелла. — Муж бьет ее по вечерам — она показывала мне синяки — у ее мужа с войны нет подбородка. Наверно, надо ей что-нибудь дать?

— Хватит, Стелла! Нельзя помочь всем.

Слишком поздно — Алабама уже обратила внимание на черную запекшуюся кровь под ногтями горничной, где они были сломаны жесткой щеткой, смоченной в жавелевой воде. Она дала женщине десять франков и возненавидела ее за то, что сама же не устояла и пожалела ее. И так было противно работать в холодной удушающей пыли, а тут еще все эти ужасы про горничную.

Стелла отломила шипы у роз и собрала с пола рассыпавшиеся лепестки. И она, и Алабама дрожали от холода и работали в ускоренном темпе, чтобы согреться.

— Покажите мне, что показывает вам мадам на ваших уроках, — потребовала Стелла.

Алабама повторяла снова и снова, пока не начинала задыхаться и мышцы не обретали нужную эластичность. Одно и то же много лет, чтобы через три года подняться всего-навсего на дюйм выше — конечно, если это вообще случится.