— Нужно после того, как запустишь тело, повиснуть в воздухе — вот так.
Алабама подбросила свое тело вверх с колоссальной силой и безвольно опустилась на пол, словно сдувшийся шар.
— Ах, вы будете танцевать! — восхищенно вздохнула Стелла. — Вот только я не понимаю
— Пойми, я ничего не добиваюсь — во всяком случае, так мне кажется, — я хочу просто избавиться от себя.
— Зачем?
— Чтобы сидеть вот так в ожидании урока и думать, что не приди я вовремя, в назначенный час, он останется ничьим и будет ждать меня.
— А ваш муж не сердится оттого, что вы надолго уходите из дома?
— Сердится. Он так сердится, что мне надо нарочно задерживаться подольше, чтобы уже не было времени на скандал.
— Ему не нравятся танцы?
— Никому не нравятся, кроме самих танцоров и садистов.
— Мы неисправимы! Покажите мне еще раз эти движения.
— У тебя не получится — ты слишком толстая.
— Покажите, тогда я смогу лучше подыграть вам на рояле во время урока.
Когда что-то не получалось с адажио, Алабама молча, но яростно ругала Стеллу.
— Вы слышите что-то не то, соберитесь, — пыталась помочь мадам.
Однако Алабама не умела слушать и музыку, и свое тело. Ее унижало то, что она должна была слушать бедрами.
— Я слышу только, как фальшивит Стелла, — с отвращением прошептала она. — Надо же держать темп.
Когда ее ученицы ссорились, мадам в этом не участвовала.
— Танцор ведет в музыке, — коротко заметила она. — В балете не мелодия главное.
Однажды пришел Дэвид со своими друзьями.
Увидев его, Алабама разозлилась на Стеллу.
— Мои уроки не цирк. Зачем ты впустила их?
— Но это же ваш
— Failli, cabriole, cabriole, failli, soubresaut, failli, coupé, ballonné, ballonné, ballonné, pas de basque, deux tours[97]
.— Это не «Сказки Венского леса»? — негромко спросила высокая, шикарно одетая Дикки.
— Не понимаю, почему Алабама не взяла музыку Неда Вейберна, — сказала элегантная мисс Дуглас, чья прическа напоминала порфировые кудри на надгробии.
Желтое дневное солнце струилось в окно будто теплый ванильный крем.
— Failli, cabriole, — повторила Алабама и нечаянно прикусила язык.
Она подбежала к окну, старясь унять кровь, все время ощущая спиной присутствие этих красоток. Кровь струилась по подбородку.
— Что с вами, шерри?
— Ничего.
— Просто смешно так надрываться, — раздраженно заметила мисс Дуглас. — Вот уж удовольствие — постоянно быть такой взмыленной.
— Ужасно! — поддержала ее Дикки. — Перед гостями всего этого не изобразишь! И зачем тогда себя мучить?
Алабама никогда не чувствовала себя так близко к цели, как в то мгновение.
— Cabriole, failli…
Зачем. Вот русская это понимала, и Алабама почти понимала. Алабама знала, что поймет по-настоящему, когда начнет слышать руками и видеть ногами. Непостижимо, но ее друзья ощущают всего лишь необходимость слышать ушами. Вот в этом-то вся суть. Зачем! Неистовая верность искусству танца проснулась в Алабаме. Какой смысл объяснять?
«Встретимся на углу в бистро», — прочла она в записке Дэвида.
— Вы пойдете к своим друзьям? — бесстрастно спросила мадам после того, как Алабама прочитала записку.
— Нет, — сказала как отрезала Алабама.
Русская вздохнула:
— Почему?
— Жизнь слишком печальна, а я слишком грязная после урока.
— Что будете делать одна дома?
— Шестьдесят фуэте.
— Не забывайте
— Почему мне нельзя делать то, что делает Арьена? — взвилась Алабама. — Или хотя бы то, что делает Нордика? Стелла говорит, у меня получается не хуже.
Тогда мадам провела ее через сложности вальса из «Павильона Армиды»[98]
, и Алабама поняла, что она все еще похожа на девочку, которая прыгает через скакалку.— Пока вы не готовы! Для Дягилева танцевать нелегко.
Дягилев назначал репетиции на восемь часов утра. Из театра танцовщики уходили только к вечеру. После работы с мэтром они прямиком направлялись в студию. Дягилев настаивал на том, чтобы они жили в постоянном напряжении, когда движение, то есть танец, было для них необходимостью, своего рода наркотиком. Танцоры работали без передышки.
В один прекрасный день в труппе состоялась свадьба. Алабама с удивлением смотрела на пришедших девушек, которые были в одежде на выход, в мехах и простеньких кружевах. Теперь они казались ей старше; и их всех отличала некая горделивость, так как они отлично осознавали красоту своих тел, даже в этом дешевом облачении. Стоило им поправиться хотя бы ненамного против установленных Дягилевым пятидесяти килограммов, как маэстро начинал громко и визгливо возмущаться.
— Придется похудеть. Я не могу платить за своих танцоров в гимнастическом зале, чтобы они не пыхтели, исполняя адажио.