Утром тридцать первого числа трудовой народ разъехался по домам, и мы с Ленкой и Катюхой, завершив дела на ферме только вечером, начали готовить праздничный ужин. Сваяв кучу всякой всячины в японо-итальяно-русских традициях, мы решили немного отдохнуть и устроили прощальный девичник, валяясь на моей койке (Ленка, правда, откосила, сев в кресло. Обидно. Чем я хуже Принца? Хнык…). Мы с сестрами не прощались — просто вспоминали веселые моменты прошлого, забавные истории и рассказывали о том, что творилось на душе. После этого я отправилась прощаться с мафией и каждого одарила своим добрым, но ехидным пожеланием, причем, что примечательно, никто не обиделся, а наоборот — многие даже дали пару-тройку ценных советов и высказали мне свои пожелания. Фран, насколько я знаю, тоже успел с народом попрощаться и по своему обыкновению всех затроллить, но, как он потом рассказал, принес каждому извинения за то, что порой его слова бывали очень жестоки, что вогнало в дикий афиг Бельфегорину и Ананаса. Кстати, о монархе. Прощаясь с женишками моих сеструх, я повелела Царской Моське и Хмурой Харьке беречь моих сестер, и они мне это клятвенно пообещали (если, конечно, клятвой можно назвать слова: «Ши-ши-ши, леди сомневается в Принце и его любви к его единственной Принцессе? Не стоит! Иначе Принц превратит ее в кактус!» и «Травоядное, не говори ерунды! Я не собираюсь бросать твою сестру! Думай, что произносишь, иначе — камикорос!» В принципе, если переводить на адекватно-русский с маньячно-пафосного, то да — они мне всё же заботиться о сестрах пообещали). Я осталась довольна этими холериками и пожелала им счастья — искренне и от всей души.
Ну а в десять вечера все обитатели нашего дома, переодевшись, собрались в гостиной. В центре комнаты стоял длинный прямоугольный стол, окруженный стульями; у правой стены, между двумя креслами, примостился светло-коричневый диван; напротив него находилась «стенка» еще советского производства из светлого шпона; напротив двери, у окна, сияла огнями высокая искусственная ёлка; пол укрывал пушистый бежевый ковер; а на стенах, оклеенных бежевыми обоями, висели репродукции лесных пейзажей. Мы с сестрами натаскали с кухни готовый хавчик и соизволили накрыть на стол, после чего к нам заявились мафиози, приодевшие каждый свои родные шмотки плюс свитера, купленные нами (а как иначе? Зима! Крестьянин, начхав на обогрев, изволит замерзать-с!). Кстати говоря, Ленуся выпендриваться особо не стала и надела не платье принцессы-вамп а-ля «Я сбежала из дурдома, сказав родным, что была на шабаше», а вполне себе адекватный черный брючный костюм, в котором ходила в институт — с двубортным пиджаком и широкими брюками. Катюха напялила любимые черные брюки-клёш, которые считала удачной альтернативой юбке, черную блузку с широкими рукавами а-ля «Я летучая мышь, косплеящая Рюука, и мне пофиг, кто что скажет» (хотя это я просто придираюсь, потому как кофточка-то симпатичная была) и алый галстук, являвшийся то ли просто неизменным атрибутом, то ли талисманом на удачу, а также скромненький черный однобортный пиджак. Я же, так как мне никуда уходить не грозило, решила выпендриться и напялила крайне редко мною надеваемое темно-зеленое шелковое платье в пол на широких бретельках, плавно переходящих в лиф, идеально облегавшее фигуру, но расклешенное книзу. Обула я черные туфли на шпильке, а волосы, в отличие от моих сестер, просто собравших их в хвост заколками, уложила в довольно симпатичную прическу с помощью бигудюшек и фена. Кстати, накраситься мне не дал Фран, заявив, что любит меня, а не штукатурку, которой я собралась намазаться, и я это гиблое дело решила бросить. Оставим тушь для встреч с деловыми партнерами, а не для Нового Года в кругу семьи, ага…