Спаситель

Коротышка молча выхватил палаш и разрубил поочередно оглоблю, бочку и дверь.

Картина была понятна всем — «клятый» раскольщик не просто бегает от Рогаткина — он над ним смеется.

Особенно бесило Коротышку, что он мог и сам догадаться, прислушайся к совету старшего товарища Голохватова налегать на ум. По пути им не раз встречались люди, дававшие сомнительные показания — никто не видел больших обозов, а ежели и видел то не более чем в три-четыре подводы.

Рогаткин глядел на осла. Он недооценил его, ну что ж… Впредь ошибок он не допустит, в конце концов есть и плюс — этот черт и впрямь хитер и не так прост. Теперь он будет это учитывать.

— Амо ж ныне, Перпетуй Ибрагимович? — осторожно спросил Весьегонов. — В Шергинск?

Рогаткин помотал головой — он заочно знал, что в Шергинске тоже ничего нет.

— Едем в Селенгинск, — мрачно сказал Рогаткин, убирая палаш.

* * *

Поглаживая свою рыжую бороду, приказчик Голохватов сидел за столом у окна и исподтишка наблюдал за прибывшим накануне ближним московским боярином Федором Ильичом Безхвостьевым. Тот стоял перед иконой Николая Мерликийского в красном углу и неспешно читал молитву, периодически степенно осеняя себя крестом. Терпеливо дожидаясь, пока боярин закончит свое лепоблагое дело, Голохватов с каждой секундой все более убеждался, что приезжий гость ему решительно не нравился. И самое удивительное, что не нравился Безхвостьев ему потому что он был очень на него, Голохватова, похожим. Они примерно были одного возраста и одинаково сложены — высоки и статны, без намека на боярское пузо, головы их были крупны, лица вытянутые как у лошадей с властным выражением, только цвет волос и бороды был разный. У Голохватова — рыжий, у Безхвостьева черный как смоль, с редкими седыми иглами. Зато пальцы у обоих были одинаково длинны и худы и также мало перстней на них было, хотя средства обоих позволяли таскать их хоть на каждом пальце. Голохватов наблюдал у Безхвостьева лишь один простенький золотой перстень с изумрудом на мизинце. И шуба на нем был простая без изысков — соболиная.

Голохватов уже сутки провел в компании с Безхвостьевым и знал, что и характера боярин был такого же — то есть спокойного, флегматического, рассудительного. Только в рассуждениях своих он не сбивался на ложные пути, не терялся в закоулках набегающих мыслей, и всегда заходил дальше Голохватова, вопросы он задавал дотошнее, в выводах был точнее, взгляд его темный был проницательнее и видел он порою как будто больше, как будто насквозь. Словом, как не был умен и опасен Голохватов, он понимал — Безхвостьев был его умнее и опаснее и глядя теперь на оборотившегося к нему боярина, приказчик окончательно понял — он его бесит.

Безхвостьев прибыл вчера с полуторатысячным войском отборных, хорошо вооруженных казаков и стрельцов, которые заняли Нерчинский острог и все близ расположенные слободы и посады. По окрестностям покатились «случаи»: три посадские девки были изнасилованы, крестьянину разрубили голову топором, удвоилось число грабежей. Пришедший с робкой просьбой поумерить безобразие Нерчинский дьяк был выставлен Голохватовым за дверь. Гость его был очень серьезен — не просто с хозяином на короткой ноге, но и у самого покойного царя Алексея Михайловича еще будучи отроком горшки с лайном выносил. Разумеется, пустяками такого серьезного человека беспокоить не стоило.

— Стало быть, человек твой не сыскал расколщика? — спросил Безхвостьев, присаживаясь на обшитую бархатом лавку, широко расставив ноги.

От завтрака он отказался, сославшись на то, что ест только поздно вечером перед сном и сразу много, велел только принести себе колодезной воды, налитой непременно в серебряный ковш и нарезанную кружками вареную морковь с солью, выложенную на стеклянной тарелке, накрытой чистым полотенцем.

Стриженный под горшок чашник в нарядной красной рубахе в горошек принес ему ковш и нехитрое блюдо на подносе, поставил на край стола, поклонился и ушел. Боярин лихим движением снял длинный палаш, уложил его на угол стола и принялся есть морковь руками.

— Люди мои доносят еже пропал мухоблуд со всем своим разбойным сбродом и товаром, — ответил Голохватов, — обаче в Иркутске и на разъездах его не видали. Паки дивно посем дондеже сидел ажно месяц в Селенгинске яко боярин.

— Зде дивиться нечему, — сказал Безхвостьев, отправляя в рот морковь, — тут иная тружа — еже он там дожидал?

— Да убо пути перекрыты, на всех исадах да разъездах мои люди, а в острогах и посадах соглядатаи.

— При нем тунгусы — выведут через тундру тощно хочь орду чертей. Они кстае его и прячут, во-ся токмо иде — сам черт не сыщет, да оно и ни к чему.

— И что же разумеешь, Федор Ильич?

— Разумею буде он продавать свое зелье еще.

— Цинам?

— А кому же? И дожидал-то он в Селенгинске вести от них.

Голохватов прищурился.

— Сколько же злата готовы они давать за сию дрянь. — Жадно развел он руками. — Сказывают токмо цинского брашна о три сотни подвод вывез.