Спаситель мира

Зрелище представлялось апокалиптическое. Четвертая часть огромного города была объята пламенем, и столбы вздымающегося на километры вверх черного дыма были видны даже сквозь плотную завесу песчаной бури. Ракеты «Акант» падали, как адский град, а установленные на окрестных высотах вакуумные пушки сметали целые кварталы. Сражение шло уже почти два дня. Теперь атамидам оставалось защищать только центр города.

Построенный на трехсотметровой возвышенности центр пока казался относительно нетронутым. Приказы о его сохранности были совершенно однозначны. Запрет на использование артиллерии или тактических ударов, поскольку именно там предположительно находится могила Христа. Этот сектор придется отбивать в рукопашной, отвоевывая улицу за улицей. Там были охвачены огнем только две белые башни. Вероятно, случайно попали под тяговый луч зажигательного снаряда.

Едкий запах дыма смешивался с поднятым песком, от чего воздух стал почти непригодным для дыхания. Все уже давно подняли шлемы своих «Вейнер-Никовов».

Танкред обернулся, чтобы заглянуть за стену. Караван барж, доставлявший людей из Нового Иерусалима, только что сделал последнюю ходку, и теперь все намеченные войска были в сборе. Скоро штаб даст приказ начинать; теперь это вопрос нескольких минут.

Слегка скованным движением Танкред снова развернулся к театру военных действий. Он чувствовал, как внутри растет непривычное напряжение. Это было на него непохоже. Может, ситуация слишком напоминает кампанию в Сурате? Отчасти да, но это было не единственной причиной. Ему не удавалось не думать о Клоринде. Напрасно он пытался изгнать ее из своих мыслей и сосредоточиться на задаче, которую ему предстояло достойно выполнить в ближайшие часы, слова молодой женщины неотступно преследовали его.

Может, он был не прав, приняв все так близко к сердцу? В конце концов, прекрасная итальянка желала ему только добра. Конечно, ее консерватизм был настолько чрезмерен, что иногда доходил до смешного, но и идеалистические воззрения самого Танкреда могли показаться не менее гротескными, когда их высказывал человек, который провел последние семнадцать лет в армии и получил награды за свое усердие в боях.

Каждый хотел изменить другого, и каждый пребывал в уверенности, что только его путь правилен. Однако в этом не было ничего непреодолимого, ничего такого, чего нельзя было бы уладить, если подойти к проблеме спокойно. Все представлялось таким простым, если подумать на ясную голову, и становилось трагически невозможным в горячке спора.

А теперь Танкред боялся, что уже слишком поздно. Что после убийственной фразы, которую он бросил, уходя, Клоринда вообще больше не согласится разговаривать с ним. И сожалел о своей выходке. Как всегда, вопросы, связанные с чувствами, приводили его в полнейшую растерянность. Это нормально? Всегда ли отношения между любящими обречены на недопонимание? Какого дьявола о таких вещах никогда не говорят? Решительно, война куда проще человеческих отношений. Война…

Он вдруг осознал, что на несколько долгих минут начисто забыл, где находится. Это всегда было дурным знаком – не суметь сосредоточиться перед самым боем, поддаться настроению… Сомнению. Господи, опять! – подумал он.

– Мой лейтенант, я только что принял от штаба сигнал к началу, – сообщил Энгельберт по закрытому каналу. – Подтверждение получено.

– Принято, Энгельберт. Начали.

Три часа спустя Танкред был вне себя от ярости.

Не от той боевой ярости, которую иногда испытывал в сражении, но от дикой ярости на штаб.

Его подразделение, как и восемь других, объединенных с ним, приступили к действию, получив простые и четкие приказы: захватить сектор J столицы (в самом начале войны ее условно разделили на двадцать шесть секторов) и удерживать его любой ценой. Но вот чего не предусмотрели приказы, так это ожесточенного сопротивления атамидов и наличия «гражданских».

Те, кого Танкред считал «гражданскими», были не сражающиеся атамиды, на которых он обратил внимание еще в предыдущих боях. А с самого начала атаки в этом секторе почти все здания оказались заняты именно гражданскими. Бо́льшая часть столицы была эвакуирована в самом начале боев, и жителей там не осталось, но эти, очевидно, не успели уйти до того, как крестоносцы осадили город, или же просто отказались покидать свои дома.